Рыцарь идет по следу!
Шрифт:
– …И Нянькин мстит, понимаешь. Он обиделся на Калину. И от злости деньги украл, – продолжил Юрик. – Понимаешь?
– Понимаю… – повторил за ним Рома, совершенно растерявшись. – Но… это точно?
Юрик посмотрел на друга, как на умалишенного:
– Точно – это то, что я могу прорыгать алфавит от А до Я, а про Нянькина только предположение. Мне еще Балта сказала, что Нянькин до нашего прихода в школу чуть с Бородой не подрался.
– Из-за чего?
– Не знаю. Может, тоже из-за Калины. Нянькин еще очень не хотел, чтобы Борода новеньких набирал. Говорил, что стареньких достаточно.
Рома окончательно запутался:
– А при чем тут деньги?
– Не знаю, – сказал Юрик. – Я просто строю версии.
– Понятно, – Рома снова отвел глаза.
– Что с тобой? – спросил Юрик, подходя ближе. – Ты-то сам кого подозреваешь?
Тут Рома начал говорить… Он, как правило, старался не огорчать людей. Не говорить того, что может их расстроить. Папа его считал, что правда, даже самая горькая, должна прозвучать во что бы то ни стало. Рома с этим был не согласен. Что толку в правде? Она, правда, расстраивает порой до слез. Ну, прозвучит она. А дальше что? Как жить с ней? Правда – это камень в ботинке. Иногда ходить с таким камнем становится невозможно.
Рома не хотел говорить Юрику о своих догадках. Это получилось само собой. Юрик припер его к стенке.
– Я не крал ничего, – сказал Юрик, когда Рома замолчал. – Я серьезно не крал, – и после паузы добавил: – Посмотри мне в глаза… – Эта фраза точно была в каком-то фильме. Рома посмотрел другу в глаза и ничего особенного не увидел. По крайней мере, не нашел в них ответа на мучивший его практически гамлетовский вопрос (хомяк тут ни при чем), крал, не крал?
Юрик тоже понял, что красноречивого взгляда тут недостаточно, и начал говорить, и постарался камня на камне не оставить от Роминых доказательств. Да, кошелек пропал, когда он шел сзади, но, когда он проходил мимо раздевалки, кошелек Блаты лежал там, и он его пальцем не тронул. Он шел на прослушивание, между прочим, ему не до того было. Ко всему прочему, если Роме интересно, за ним Борода по пятам шел. Так что при всем желании не успел бы он этот дурацкий кошелек забрать. И хранить он его долго не стал бы, зачем? Чтобы потом при Роме достать и показать? Он же не дурак.
– Это же нелогично!
– В общем, да, – согласился Рома.
Дальше Юрик сказал, что кража котлет – это вовсе несерьезно, это шутка, и воровством считать это нельзя, и что самые чистые и благородные души не устояли бы и, при случае, стащили пару котлет, если бы им предоставилась такая возможность.
– Разве ты сам не хотел котлету украсть? – спросил Юрик Рому.
И тот вынужден был признать: да, было такое желание.
– А то, что я Еву Иванову обвинял, так это я специально.
– Не понял, – сказал Рома.
Юрик задумчиво почесал нос. Потом еще раз почесал, самый кончик.
– Понимаешь… Только тебе могу сказать…
– Что?
– Точно не разболтаешь?
– Точно, – кивнул Рома.
– Она мне нравится.
Рому как обожгло. Такой подлости от близкого друга он не ожидал.
– Что ж ты ее в воровстве обвинил, если она тебе нравится?
– А что мне ей комплименты говорить, чтобы все поняли, что я в нее…
Юрик остановился. Помолчали. Таких душевных терзаний Рома не испытывал никогда.
– …А деньги мне, конечно, не дед подарил, – сказал Юрик. – Только я тебе не мог это сказать. Я и деду ничего не мог сказать. Мне деньги мама передала.
Рома за все время знакомства с Юриком не слышал ничего о его родителях. Юрик не говорил, а Рома не спрашивал. Друг предпочитал рассказывать только о дедушке – персоне эксцентричной и яркой.
– А почему деду нельзя сказать? – не понял Рома.
– Мою маму родительских прав лишили. Запретили со мной видеться. Дед даже по телефону мне с ней говорить запрещает. Она в Питере осталась, когда мы сюда переехали.
– А за что лишили?
Юрик не захотел отвечать:
– Какая разница?! Мне с ней видеться нельзя. А она ко мне тайно приехала. Деньги дала. Она хорошая!
В словах Юрика звучало желание убедить, но Рома и не думал ставить их под сомнение.
– Деду я, конечно, ничего не сказал. А то он, знаешь, мне что бы устроил! – Юрик вспомнил о другом обвинении: – А Катапотов говорил о том, что я в раздевалку входил. Так это правда. Я входил. Но я наколенники забыл. Взял их и сразу вышел. У меня и времени не было часы эти забрать. Я не знал, где они. И потом не нужны мне они. У меня дома часы лежат, подарок деда, я их не ношу, они руку сдавливают.
Юрик видел, что тень подозрения еще кроется в Ромином взгляде, поэтому решил пойти ва-банк:
– Все равно мне не веришь, да? Выход, знаешь, один. Или ты мне доверяешь, или идешь и говоришь, что я – вор. Если уж решил, что это я все украл, то не стесняйся, иди, жалуйся!
Наступил решительный момент. Друзья смотрели друг на друга. Рома с трудом сглотнул и тихо сказал:
– Я не верю…
– Что?
– Я не верю, что ты – вор.
– Точно?
– Да. Ты не вор. Только это не Ева тоже.
– Я ее не обвиняю, – сказал Юрик.
– Ее в школе не было, когда тебе кошелек Балты подбросили.
– Понятно, что это не она, – сказал Юрик несколько раздраженно. – Это кто-то другой.
– И кто? – задумчиво спросил Рома.
– Не знаю. Надо искать.
«А то я не искал», – подумал Рома.
22
Нельзя сказать, что с души у Ромы свалился после этого разговора камень. Что-то, конечно, упало. Так, несколько небольших камешков. А самый главный камень покачнулся на краю и замер в ожидании неминуемого падения.
Тем не менее уже на следующий день никто не говорил о краже денег и любимого, радужной расцветки, платка Калины. И сама Калина более не поднимала эту тему.
Каждый день после уроков и Борода, и Нянькин устраивали бесконечные репетиции, а Калина носилась из «Пещеры» в класс физики, который превратился в репетиционный зал. Она ставила пластику и в том и другом спектакле и, разумеется, знала, как выглядит и тот и другой спектакль в полусобранном виде. Сами участники при встрече друг с другом не выдавали творческих тайн. На вопрос Ромы: «Что там будет у вас?» – Юрик хмурил брови, поднимал подбородок на максимальную высоту и отвечал: