Рыцарь из ниоткуда. Сборник
Шрифт:
– Милейший Мастер, признаюсь честно: я представления не имею, что такое королевские помилования особого рода. В Глане мне с этим не приходилось сталкиваться…
– В сущности, это совсем несложно, государь, – ответил лейб-палач. – Так уж исстари заведено, это давняя традиция… Любой приговоренный к смертной казни или пожизненной каторге вправе обратиться к вашему величеству с просьбой о помиловании – это и будет простое помилование. А помилование особого рода – это прошение, гласящее, что его автору известен некий важный секрет, особо серьезная тайна, позволяющая ее обладателю просить о смягчении наказания. Как правило, если выяснится, что автор не лгал и тайна его
– И что, часто открывается что-то по-настоящему важное?
– Очень редко, государь, – сокрушенно признал лейб-палач. – Добрых три четверти ходатаев попросту морочат голову, рассчитывая вырвать пару недель жизни или сбежать, когда их повезут указать закопанный клад. Почему-то среди этой публики – должно быть, в силу неразвитости и лености ума – особенно популярны историйки о богатых кладах. Впрочем, иногда, крайне редко, они не врут… В любом случае механизм отработан. Все обставляется так, что сбежать по дороге решительно невозможно: сажают его, голубчика, в клетку, ставят клетку на повозку… Тут уже не сбежишь. Я вам принес девять прошений. О четырех могу вам сказать заранее, что это чистейшая выдумка: они касались как раз кладов, но ни один, несмотря на все старания, не найден. Еще четыре сообщили под видом «важнейших тайн» обычные сплетни из жизни иностранных дворов, которые и так известны нашей разведке. А вот девятый… Признаюсь, я в растерянности, государь. Содержание выглядит бредом сумасшедшего чистейшей воды, но его автор впечатления безумца никак не производит. Как всегда бывает в спорных случаях, я сам с ним встречался, и он оставил странное впечатление… С одной стороны, история бредовая. С другой же… В прошлом году в Равене, как мне под большим секретом сообщил министр полиции, произошло нечто похожее…
– Дайте посмотреть, – сказал Сварог.
– Первый сверху лист, государь. Сам он едва умеет держать перо в руке, царапает, как курица лапой, – моряк, что вы хотите, эта публика грамотой не обременена. Но мы, как полагается, сделали копию – каллиграфическим почерком, работал опытный писец. Извольте взглянуть.
Сварог прочитал первые строчки. Пробормотав «Так-так-так…», заглянул в конец, вновь вернулся к началу, пробежал документ взглядом, бросил его на стол:
– Где смертник?
– В тюрьме, конечно. Здесь, в Равене.
– Сколько потребуется времени, чтобы его сюда доставить? – быстро спросил Сварог.
– Я думаю, около часа, – подняв глаза к потолку и старательно пошевелив губами, ответил лейб-палач. – Нужно, как следует из инструкций, заковать его в дополнительные кандалы, соединить их железным прутом, чтобы максимально ограничить движения… Следует обезопасить ваше величество от любых…
– К лешему ваши инструкции! – бесцеремонно прервал Сварог. – Там, в приемной, девушка, лейтенант Арбалетчиков. Она поедет с вами в качестве конвоя. Могу вас заверить, это лучше любых кандалов, какие вы только сумели измыслить… Идите и передайте ей мой приказ: заключенного доставить сюда немедленно. И передайте министру полиции, чтобы пропустил ко мне двух дворян, которых он привез… Живо!
Означенный министр полиции, пропустив в кабинет привезенных, попытался было задержаться, словно бы невзначай, но Сварог решительно отправил его прочь тем самым повелительным мановением руки, коему уже неплохо научился, опробовав на подданных в двух королевствах. Вышел из-за стола, направился навстречу былым сподвижникам, на ходу громко констатировав:
–
– Вот именно, – мрачно сказал бывший капрал Вольных Топоров, а ныне полноправный барон. – Всякие пакости такая жизнь с человеком делает…
Сварог присмотрелся к ним. Тетку Чари даже и неудобно было теперь вульгарно именовать теткой – натуральная графиня, каким-то чудом обретшая степенную стать. Теперь она выглядела лет на десять моложе – конечно же, трудами парикмахеров, портних и «художников благородных лиц» (так изящно здесь назывались гримеры для благородных). Сияющая дворянская корона, драгоценности, орден… Само совершенство, приходилось делать над собой усилие, чтобы вспомнить ее в простеньком платье, хозяйкой полурассыпавшейся корчмы в Пограничье, бодро осыпающей матерками незатейливую публику…
– Ну почему же – пакости? – сказал Сварог весело. – Посмотрите на графиню, любезный барон, – помолодела, похорошела…
– И не говорите, командир, – отозвалась она прежним разбитным голосом. – Вы не поверите: гвардейские лейтенанты стойку делают и намекают насчет койки – иные даже в возвышенных стихах.
– А она и рада хвостом вертеть, – мрачно сказал Шедарис. – Недавно проткнул одного такого поэта – шуму было…
– Потому что деревенщиной ты был, Шег, деревенщиной и остался, не понять тебе никак, что такое благородное обхождение, – живо отпарировала Тетка Чари.
– Почему? Я же его проткнул не вертелом в переулке, а вызвал на дуэль по-благородному, как барону и положено. Нечего было совать всякую похабщину.
– Горе ты мое! «Тонкий стан» и «упругие перси» – это не похабщина, а поэтические эпитеты. Ну, подал молодой человек стихи с подобающей галантностью…
– Ага, – еще мрачнее сказал бывший капрал. – А перед тем долго тебя гладил по этим самым поэтическим эпитетам.
– Ну, так уж и гладил! В танце кавалер имеет право прикасаться к даме, а дама имеет право кокетничать в пределах допустимого. – Она вздохнула. – Вот так и живем, государь. Никакой светской жизни. Стоит мне с кем-то потанцевать или позубоскалить, мой обормот начинает зубьями скрежетать и прикидывать, как бы на дуэль вызвать бедного кавалера. Никак я ему не могу втолковать: даже верная подруга имеет право и глазами поиграть, и поддержать фривольные словесные игры…
– По балам так и порхает, – сообщил Шедарис угрюмо.
– Должна же я душу отвести за все, что недобрала в нищей юности и пиратской молодости, осьминог ты насморочный?!
– Вот так и живем, командир… Хоть в Волчьи Головы подавайся.
Сварог присмотрелся к нему внимательно. Обнаружил те же симптомы, что и у Бони с Паколетом: упитанные щеки отвисли, второй подбородок наметился, талия подозрительно раздалась до тех пределов, когда именовать ее талией уже язык не поворачивается.
– Хорош, ваше величество? – перехватил Шедарис его критический взгляд. – Самого с души воротит. По утрам бегаю две лиги туда, две назад, с мечами прыгаю часа два, а когда и старую пушчонку поднимаю – у меня в замке на заднем дворе отыскалась, валялась без лафета, дуло мусором забили… Думаете, помогает? Ничего подобного. Брюхо отвисает, как вымя у коровы… Командир, можно, я вопрос поставлю дерзко? Вы, похоже, не зазнались ничуть, с вами можно попросту, как в старые времена… Если готовится война или какое-нибудь рисковое предприятие вроде прежнего, я бы с удовольствием тряхнул стариной… Честное слово. Я не мальчик, за слова отвечаю. Просто… просто погубит меня такая жизнь в конце концов.