Рыцарь любви (сборник)
Шрифт:
Как только Маргарита скрылась за дверью, сэр Перси обратился к Шовелену:
– Что вы хотели еще сказать?
– Мне больше нечего говорить, – отозвался Шовелен. – Мои условия вам вполне ясны, не так ли? Если письмо не будет написано, вашей жене предстоит долгое, унизительное заключение в Тампле и как счастливый исход – гильотина. Я прибавил бы то же самое и для вас, но, должен отдать вам справедливость, вы об этом вовсе не заботитесь.
– Вы ошибаетесь – это меня очень интересует. Я вовсе не желаю кончить жизнь под ножом гильотины. Скверная, неудобная вещь – ваша проклятая гильотина! Мне говорили, что волосы стрижет
– Когда вам будет угодно, сэр Перси.
– «Мечта» должна сняться с якоря в восемь часов. Вам удобно будет получить письмо за час до этого?
– Разумеется, сэр Перси, если вы пожелаете воспользоваться моим гостеприимством в этом неудобном помещении до завтрашнего вечера.
– Благодарю вас!
– Должен ли я понять, что вы…
– Что я принимаю ваши условия, любезный? – ответил Блейкни, звонко смеясь. – Черт возьми, говорят вам – я согласен! Я напишу и подпишу письмо, а вы позаботьтесь, чтобы паспорта и деньги были готовы. В семь часов, вы сказали? Чему вы изумляетесь, любезный? А теперь, ради всех демонов ада, дайте мне ужин и постель, признаюсь, я чертовски устал!
Сэр Перси без дальнейших разговоров позвонил, продолжая громко смеяться, затем его смех внезапно перешел в страшную зевоту, и, бросившись на стул и вытянув свои длинные ноги, он положил руки в карманы, после чего через минуту уже крепко спал.
Глава 11
На улицах Булони собирались толпы недовольного, угрюмого народа. Прокламация была прочтена как раз в то время, когда мужчины покидали таверны, намереваясь идти по домам. Принесенные ими известия произвели удручающее впечатление. О сне никто и не думал. В каждой семье дрожали за жизнь того, кто заботился о ее питании. Сопротивление жестокому приказу было бы бесполезно, да об этом и не подумал никто из смиренных, невежественных рыбаков, изнуренных вечной борьбой за существование. Кроме того, отовсюду доходили слухи о жестоком подавлении всякого сопротивления правительственной власти, и никто из жителей Булони не решился бы поднять голос против варварского наказания за неудачу правительственных чиновников.
Однако все мужское население отправилось к форту Гайоль убедиться, что за заложницей учрежден надежный надзор. Внутри здания все было темно, только одно окно было освещено, и из него слышался чей-то веселый голос, говоривший на непонятном языке, похожем на английский. На дубовых воротах, ведущих на тюремный двор, была прибита прокламация, тускло освещаемая соседним фонарем.
Против этих ворот и остановились пришедшие и простояли всю ночь, не надеясь на приставленных от города часовых. Перед рассветом пошел частый дождь, до костей вымочивший добровольных сторожей, но они не обращали на него внимания, будучи заняты мыслью: «Нельзя спать, а то узница сбежит».
Вдруг тяжелые ворота отворились, и из тюремного двора вышли несколько солдат, все рослые и сильные как на подбор, и прошли мимо часового, который отдал им честь. Они окружали какого-то худощавого человека во всем черном, с трехцветным шарфом на поясе.
– Кто это? – шепотом спросил кто-то.
– Это тот человек, которого прислали из Парижа, – ответил старшина рыбаков, – друг Робеспьера, его сам губернатор должен
– Что делают здесь эти люди? – спросил Шовелен, проходя мимо собравшихся булонцев.
– Они сторожат, чтобы женщина не сбежала, гражданин, – ответил тот, к кому Шовелен обратился с вопросом.
Этот ответ заставил Шовелена самодовольно улыбнуться.
Когда он со своей стражей удалился, толпа продолжила напряженно следить за зданием тюрьмы. На старой башне Беффруа пробила полночь, последний свет в башне погас, и все погрузилось в глубокий мрак.
За немногими исключениями в эту ночь никто не ложился спать: мужчины сторожили у тюрьмы, а женщины, сидя дома, с тревогой прислушивались к каждому звуку, нарушавшему тишину.
Под утро Огюст Моле, городской глашатай, с колокольчиком в руках стал ходить по улицам в сопровождении двух солдат, крича:
– Граждане Булони, просыпайтесь! Просыпайтесь и слушайте! Правительство повелело, чтобы сегодня был день всеобщего веселья и радости! Нечего бояться, что женщина убежит из тюрьмы. Вчера вечером сам Алый Первоцвет был заключен в тюрьму.
– Кто это – Алый Первоцвет? – спросил кто-то.
– Английский шпион, друг аристократов, – пояснил Огюст. – И Комитет общественного спасения так рад этому, что объявляет прощение всем заключенным в тюрьмах жителям Булони, помилование всем приговоренным к смерти уроженцам Булони и разрешает всем желающим покинуть город и отправиться куда кому угодно, без паспортов и каких бы то ни было формальностей!
Объявление было встречено молчанием, никому не верилось в такое счастье, особенно так скоро после предыдущего жестокого приказа.
Затем Огюст Моле объявил об упразднении Бога, который, как аристократ и тиран, должен быть низложен, и напомнил о том, что народ должен быть благодарен Робеспьеру, приславшему из Парижа такой милостивый приказ.
Прокричав «ура» гражданину Робеспьеру и Французской республике, граждане, забыв недавние тревоги, тут же начали составлять план праздника с костюмированными процессиями, музыкой и танцами.
Как только на башне Беффруа пробило шесть часов, улицы наполнились пестрой толпой, которая, предшествуемая барабанщиком и трубачами, с пением «Марсельезы», отправилась вокруг города, причем не была забыта и торжественная красная колесница, на которой восседала богиня Разума, гражданка Дезире Кандейль, вся в белом, с чудным бриллиантовым ожерельем на шее.
А вдоль крепостных валов понемногу собирались немногочисленные молчаливые группы в ожидании обещанного пушечного выстрела со старой башни Беффруа. Это были матери, сестры и невесты заключенных, явившиеся встретить освобожденных узников, которым ради поимки английского шпиона было обещано прощение и которые сегодня вечером могли покинуть родной город и без всяких задержек и затруднений имели право отправиться на все четыре стороны.
Что касается Шовелена, то весь этот день он провел в большой тревоге. Он перевел Маргариту в комнату рядом с той, где должен был разыграться последний акт задуманной им драмы. Приказав обставить новое помещение как можно удобнее, он два раза приходил справляться, не нужно ли Маргарите чего-нибудь, причем сообщал ей, что сэр Перси чувствует себя хорошо.
Расставаясь со священником Фуке, верным товарищем ее в течение долгих мучительных часов заключения, леди Блейкни с рыданиями упала перед ним на колени.