Рыцарь Шато д’Ор
Шрифт:
— Я уж видал, — на сей раз не отводя глаза, но все же немного смущаясь, заявил Рене. — Когда ты привязанная лежала…
— Так ты далеко стоял, а тут вот я, рядышком… — улыбнулась Марта и пальцами раздвинула густые волосы на лобке. — Вот за эту самую штуку вы, мужики, и воюете, и нас мучите, и сами головы теряете, и деньги платите, и воруете… А ничего, правда?
— Ух и бесстыжая же ты-ы! — восхитился Рене, возбужденно сопя. — Ну и бесстыжая…
— Ха-ха-ха! — звонко рассмеялась Марта. — Да, милок, такая я, уж не переделаешь… А ты что, не из мяса, что ли?
— Из мяса, — сказал Рене, поворачиваясь на правый бок и показывая Марте, что он уже вполне созрел.
Член его Марте понравился — не очень длинный, но крепкий, как гриб-боровик. Крайняя плоть
— Ну что же, — сказала Марта, протягивая к нему свои пухлые руки. — Такой игрушечкой побаловаться славно…
Рене привстал; большие руки Марты бережно приподняли его и привлекли к большим тяжелым грудям… Прикосновение шершавой грубой рубахи показалось Марте неприятным, и она осторожно, чтобы не причинить ему боль, сняла с него рубаху. Теперь он тоже был совсем голый, если не считать повязки на плече…
— Вот ты какой, голенький! — замурлыкала Марта и, выпятив груди, извиваясь своим полным, чувственным телом, повела округлыми плечами и потерлась о горячее тело юноши бархатистой, влажной кожей… Рот юноши приоткрылся; он крепко обнял Марту здоровой рукой и жадно припал к ее рту разбитыми губами. Глаза их закрылись, они не хотели видеть друг друга, потому что и лицо Марты было испещрено ссадинами и синяками после драки с Мариусом Бруно, и лицо Рене было разбито Мишелем. Впрочем, и поглаживая друг друга, они ощущали следы побоев, которым подвергались давно или недавно. И на теле женщины, и на теле юноши осталось множество рубцов… Страдания, пережитые ими порознь, были страданиями, понятными обоим. Они знали боль от плети и боль от насмешек, боль от раны и боль от бессилия. Стыд и падение, низость и насилие, убийство и готовность к смерти — все было у них за плечами…
Рене лежал на ней, но плоть его еще не погрузилась в ее тело, хотя Марта и ощущала, как она напряжена.
— Что ты? — спросила она, поглаживая его по спине. — Плечо болит?
— Нет, — сказал Рене, глядя на нее и грустно улыбаясь. — Скажи мне, только скажи правду, — тебе не будет больно?
— Отчего? — удивилась Марта. — Отчего же, родненький мой?
— Ну, от этого…
— Да что ты! — В уголках ее глаз заблестели слезы: никто еще не проявлял о ней такой заботы. — Мне не будет больно, ни чуточки… Спасибо, родненький, спасибо!
Но Рене медлил. Тогда Марта осторожно взялась кончиками пальцев за его отвердевшую плоть и приблизила ее к своему влагалищу.
— Как хорошо… — прошептал Рене, чуть подаваясь вперед.
Марта быстро убрала руку и почувствовала, как все глубже уходит в ее тело упругое, гладкое, горячее и ласковое…
Сколько раз входила мужская плоть в тело этой женщины!? Тысячи, а может, и десятки тысяч раз! Были разные мужчины: у одних плоть была огромная, могучая, у других хилая и тощая. Одни хотели быстрее, другие медленнее. Одни ее жалели, другие ненавидели, третьи просто пользовались. Каждый хотел получить от нее то, что сейчас она дала Рене. Несколько дней назад, с Марко, она познала страсть, но не познала нежности. Все-таки груб был ее отец… Вчера с разбойниками она познала нежность, но не познала страсти — их ведь было семеро, и они слишком берегли ее. Да и она не могла желать их всех. Она их просто благодарила. Почти час назад, с де Ферраном, не было ни нежности, ни страсти, а только скука и равнодушие к собственной судьбе… А сейчас, когда все тело ее пылало, когда ей казалось, что она парит над землей, она познала и нежность, и страсть.
— Мне так хорошо, — прижимаясь к ней, шептал Рене. — Мне хочется, чтобы так было всегда…
Рене прогнулся, приподнялся, затем опять прогнулся и опять приподнялся… Потом еще и еще…
— Постой, постой, милый! — прошептала Марта, испугавшись, что все кончится слишком быстро. — Давай сидя попробуем…
— Как? — прошептал Рене, тяжело дыша.
— А вот как…
Марта подтянула к животу колени, приподняла с себя юношу и, усадив его на шкуру, с неожиданной легкостью перебросила его колени через свои — при этом плоть
— Ох, сла-а-адко! — простонал Рене. — Господи, неужели наяву все это?
— Милый, милый, милый, — шептала Марта, целуя его мелкими хваткими поцелуйчиками. У нее не было слов, чтобы рассказать Рене о том, что творится у нее в душе…
— Тебе хорошо? — робко отвечая на ее поцелуи, спросил Рене. — Что с тобой… что с тобой было? Ты была такая странная…
— Со мной было… — Марта замялась. — А ты что, не понял? Ты разве не видел, как…
— Я понял, — смутился Рене. — Только я не знал, что у вас это так бывает… А сам я тоже уже знаю, как бывает… Я это делал рукой… А у них тоже… когда они…
— Померли они, — сказала Марта. — Хлебнем еще винца… А то ты устал, я вижу…
Они разомкнули объятия. Марта подошла к очагу. Похлебка, которую она разогревала, почти вся выкипела, зато стала густой, как каша. «Слава Богу, что хоть не пригорела!» — подумала Марта и налила из котелка в две миски, вырезанные из липы. Потом достала хлеб, выпеченный еще утром и потому не успевший зачерстветь. Налила еще вина. Они сидели голышом на шкуре, ели продымленную похлебку, ломали руками хлеб и вяленую оленину и пили пенистое вино. Рене был грустен, и Марта спросила, что с ним…
— Устал я, — сказал Рене, — спать захотелось…
— Это спьяну, — сказала Марта. — Разморило молодца… Ну что ж… Поспи пока…
Она заботливо закутала его в шкуры, а вместо подушки подложила под голову мешок с крупой. Рене вскоре тихонько засопел; он спал, как ребенок, и на губах его играла улыбка.
Марта оделась. Спать ей не хотелось. Она села у изголовья Рене и надолго задумалась. Ей вспомнились слова Рене: он сказал, что Шатун повел воинов герцога за ядом…
«Дура я, дура! — корила она себя. — Дура бесстыжая! Завтра ведь они этими стрелами…» И ей привиделось, что тысячи, сотни тысяч летящих стрел… А там Марко, отец ее, единственный родной человек… Там добрый мессир Ульрих, там люди, которые не знают ничего, не знают и будут убиты завтра этими мишелями и жюльенами, которые умеют только убивать и насиловать… Еще не решив, что именно надо предпринять, она подобрала с пола кольчугу и меч Рене. С трудом, обдирая тело, втиснулась в стальное одеяние. Штаны Рене оказались ей малы. Нацепив меч, она вышла из землянки. Ночь была лунная, яркая. Звезды мерцали в черной пучине. Вся поляна была залита светом. Неподалеку от землянки, на траве, тускло поблескивали кольчуги и шлемы. Преодолевая страх, Марта подошла к мертвецам. Их кони всхрапывали в стороне, они не понимали, что стряслось с их хозяевами… Все четверо лежали вповалку, один на другом. Марта даже удивилась тому, с каким спокойствием она стащила с мертвого Мишеля сапоги и штаны. Сапоги оказались велики, и она отшвырнула их в сторону, а штаны, хоть и были длинноваты, но в остальном — в самую пору. Марта надела их, подвернула штанины и вернулась в землянку, за сапогами Рене. Юноша спал, не ведая, что она покидает его. Ей стало жаль и его, и себя, но другое чувство, приказывавшее ей уходить, оказалось сильнее…
На коне она ездила неплохо. Чужие кони не шарахнулись от нее, и ей удалось взять за узду рослого коня Мишеля. Почувствовав на себе непривычно легкую ношу, конь весело заржал, и Марта, поддав его шпорами в бока, рысью поскакала к ближайшей просеке. Она снова оказалась в одиночестве…
ПЕРЕД РАССВЕТОМ
Надо сказать, что кавалер Бертран де Фонтенель и его помощник латник Роже в тот самый момент, когда Марта собиралась покинуть землянку, все еще находились на левом берегу реки. «Как же так! — спросит читатель. — Ведь они уже давно покинули дом бортника. Куда же они пропали?»