Рыцарь Шато д’Ор
Шрифт:
— Слава Господу нашему Иисусу Христу! Да святится имя твое, да приидет царствие твое! — вопил Франческо.
— Шесть! Да изыдет мысль греховная из души твоей, и да не будет ей там места во веки веков! Семь! Восемь! Девять!
Марко сидел у костра, помешивая в котелке свое варево — сарацинское пшено с мелко нарубленной копченой зайчатиной. Порка тем временем продолжалась. Ляжки и ягодицы Франческо побагровели и распухли, а кое-где кожа лопнула, и из рассеченного тела сочилась кровь. Ульрих наконец закончил свое нравоучение, отсчитав оруженосцу двадцать пять розог.
— Довольно! — объявил он. — Марко, подай сюда медвежье сало! И тряпку какую-нибудь!
Смочив родниковой водой обрывок холста, Ульрих протер юноше иссеченное тело и смазал рубцы медвежьим жиром.
Франческо, кривясь
— Мессир Ульрих, — произнес юноша торжественно, — я благодарю вас за науку и милосердие!
— Так учит нас Господь! — отозвался рыцарь, осеняя себя крестным знамением. — Да не оставит нас грешных его милость!
ЗАМОК ШАТО-Д’ОР
Замок Шато-д’Ор заканчивал первый век своего существования. Строился он более двадцати лет. Сперва на площадке, венчавшей двухсотметровую скалу, возникли частокол и земляной вал. Затем четыре года подряд несколько сот сервов [1] возводили пятнадцатиметровую остроконечную башню, с которой открывался великолепный вид на обширную территорию. Со временем были выстроены внешние и внутренние стены, угловые и воротные башни, а также хозяйственные постройки — словом, весь обычный антураж средневекового замка.
1
Сервы — в средневековой Западной Европе категория феодально зависимого крестьянства, находившаяся в наиболее приниженном социальном положении.
Замок был практически неприступен — по крайней мере для людей, не знающих артиллерии и взрывчатых веществ. Крутой обрыв служил надежной защитой с севера, запада и востока, ибо только безумец пошел бы на штурм по отвесным скалам. С юга же к замку вела таинственная дорога, по обеим сторонам которой тянулись каменистые откосы, переходившие — опять-таки — в обрыв. Дорога эта подводила к глубокому рву десятиметровой ширины, через который был переброшен узкий подъемный мост Воротной башни, подвешенный на тяжелых железных цепях. По мосту в замок могли проехать лишь два рыцаря в ряд или одна двухконная телега с грузом. Воротная башня была кругла и приземиста, а формой напоминала усеченный конус или гигантскую кадушку. Первой преградой на пути врага становился ров, второй — подъемный мост, который, будучи поднят, целиком загораживал створ ворот. Сами же ворота были сколочены из толстостенных дубовых досок и окованы полосами железа. Следующее препятствие для штурмующих представляло собой кованую решетку из стальных прутьев в несколько пальцев толщиной. Потом враг должен был пробежать по узкому проходу внутри башни. В сводчатом потолке этого прохода были устроены бойницы для лучников и отверстия для слива на голову штурмующих кипящей смолы или расплавленного свинца. Пробежав эти пять метров, враг снова упирался в решетку, за которой его вновь ожидали окованные железом ворота. Но даже пробившись сквозь все эти преграды, враг не мог считать замок захваченным. Территория замка пересекалась еще двумя стенами — внутренними. В стенах этих также имелись ворота, укрепленные воротными башнями, которые были тоже снабжены двойными решетками.
В замке постоянно находились около двухсот хорошо вооруженных воинов. Это были ловкие, сильные, истинно верующие, а потому стойкие храбрецы, одинаково проворно владевшие и мечом, и секирой, и копьем, и луком, а при нужде способные охаживать врага и дубиной. Имелось в замке и несколько метательных баллист, чтобы ломать вражеские стенобитные машины и не подпускать врага к воротам замка. А если бы враг прибег к длительной осаде, защитникам замка голодная смерть не угрожала бы в течение целого года — вместительные подвалы были наполнены глиняными сосудами с вином, маслом, солониной, зерном. На крючьях в погребах висело множество копченых окороков и колбас, связки лука и мешки с чечевицей; в огромных чанах квасилась капуста. Кроме того, имелось несколько колодцев с питьевой водой, а также большой запас дров и фуража для скота.
Все это было хорошо известно
Он был приведен тогда, оглушенный падением, связанный, с непокрытой головой, пред светлые очи румяного, цветущего здоровьем и силой, тридцатилетнего маркграфа. Сюда же были принесены тела Генриха и Гаспара де Шато-д’Оров, залитые кровью, безгласые, взывающие к отмщению. Но Ульрих не мог отомстить, он не мог даже умереть рядом с ними по собственной воле — он был связан, и жизнью его мог распоряжаться только маркграф. Маркграф был опьянен труднодоставшейся победой и потому великодушен. Он сказал тогда:
— Ты славно сражался, юноша! Три моих рыцаря пали от твоей руки. В моей власти сейчас казнить тебя, ибо, выступив против меня, ты поднял руку на короля. Но я не могу допустить, чтобы древний и славный род Шато-д’Оров пресекся. Если у меня был достойный и благородный враг, который сейчас лежит здесь, сраженный моей рукой, то я сочту за честь оставить в наследство своим детям столь же достойных и благородных врагов, побеждая которых они могли бы приумножать славу нашего рода. Поэтому я дарую тебе жизнь. В вашем семействе не осталось больше мужчин, но я знаю, что жена твоего покойного брата ожидает дитя. Право распоряжаться твоей судьбой и судьбой рода Шато-д’Оров позволяет мне выбирать одного из двух возможных потомков славного Генриха, тебя или твоего еще не родившегося племянника, в том, разумеется, случае, если вдова твоего покойного брата, Клеменция, разрешится мальчиком. По праву первородства тебе как второму сыну принадлежит наследство отца, это безусловно, но!.. Сейчас это наследство — поражение и унижение. Если ты сейчас вступишь во владение Шато-д’Ором, то станешь навеки моим вассалом. Вспомни права, принадлежащие мне как сеньору! Они перейдут и к моему старшему сыну…
— Значит, вы предлагаете мне отказаться от прав на Шато-д’Ор? — спросил Ульрих, которому едва исполнилось восемнадцать лет.
— О нет! — широко улыбнулся маркграф. — Это было бы слишком жестоко! Ты не потеряешь эти права, если откажешься от них на время. Дай обет, что ты направишься в Палестину и сразишься там с сарацинами во имя Гроба Господня и святой веры. Если ты убьешь сто врагов и останешься жив, то, клянусь честью, я признаю тебя независимым графом и откажусь от всех прав сеньора.
— Но как же я докажу, что сразил сто сарацин? — воскликнул Ульрих, в глазах которого вспыхнул тогда огонек надежды. — Ведь я едва ли смогу привезти с собой сто отрубленных голов… А вы заявите потом, что я лжец!
— Я пошлю с тобой своего человека, его зовут Марко. Я верю ему, как самому себе, ибо он набожен и предан мне, как верный пес. Он будет считать твои победы. Марко — мой раб, простофиля и тупица, но у него есть два достоинства — хорошая память и неподкупность. Я дарю его тебе. Отныне он твой, и ты можешь делать с ним что хочешь. Можешь убить его хоть сейчас. Но помни: он единственный, кто может подтвердить, что ты убил сто сарацин. Если ты хочешь избавить Шато-д’Ор от вассалитета, то в Палестине должен беречь его больше, чем самого себя.