Рыцарь, совершивший проступок
Шрифт:
— А вы любили когда-нибудь?
Дворецкий уважительно улыбнулся и снова наполнил рог.
К полуночи Ланселот с дворецким сидели за столом друг против друга, физиономии у обоих были красные. На столе между ними стоял кувшин с горячим глинтвейном — смесью красного вина, меда, пряностей и иных добавлений, сделанной женою дворецкого.
— Потому я тебе и рассказываю, — говорил Ланселот, таращась, как обезьяна. — Никому бы не рассказал, но ты малый хороший, с понятием. А рассказать — уже радость. Давай еще выпьем.
— Ваше здоровье, — сказал
— Что же мне делать? — вскричал Ланселот. — Что делать?
Он уронил страховидную голову на сложенные руки и заплакал.
— Побольше отваги, сэр! — сказал дворецкий. — Победа или смерть!
Глядя на дверь буфетной, он дробно постучал рукой по столу и снова наполнил кружку Ланселота.
— Выпейте, — сказал он. — Выпейте от души. И будьте мужчиною, сэр, если вы простите мне подобную вольность. Не пройдет и минуты, как вы услышите добрые вести, уж можете мне поверить, и вам захочется, как сказано у барда, замедлить часов и дней неумолимый бег.
— Хороший ты малый, — сказал Ланселот. — Да будь я проклят, коли не замедлю, если сумею.
— И чем слуга хуже хозяина?
— А ничем, — ответил молодой человек, подмигивая, как он и сам ощущал, довольно гнусным образом. — Еще и получше, не так ли, дворецкий?
И он осклабился, обретя разительное сходство с ослом.
— Ага, — сказал дворецкий, — а вон и женушка моя, Бризена, видишь, в дверях буфетной, у нее там записка какая-то. Небось, для тебя.
— Ну, и что там написано? — спросил дворецкий, глядя на молодого человека, уставившегося на листок бумаги.
— Ничего, — сказал молодой человек, бросив листок на стол и нетвердыми ногами направляясь к дверям.
Дворецкий прочитал записку.
— Тут написано, что Королева Гвиневера ждет тебя в замке Каз в пяти милях отсюда. Что Короля с ней нет. И еще про какие-то поцелуи.
— Ну и что с того?
— Да ничего, ты ведь все равно пойти не осмелишься.
— Не осмелюсь? — выкрикнул сэр Ланселот и, покачиваясь и карикатурно хохоча, вышел в ночную тьму и потребовал коня.
Поутру он проснулся, будто от толчка, в незнакомом покое. В покое стояла кромешная тьма, окна были завешены гобеленами, голова у Ланселота совсем не болела, что делало честь его организму. Он выпрыгнул из кровати и подошел к окну, отдернуть завесу. В одно мгновение он осознал все, случившееся прошлой ночью, — дворецкого, пьянство, любовное зелье, видимо, подмешанное в вино, послание от Гвиневеры и темное, горящее прохладным огнем тело в постели, которую он только что покинул. Он отдернул завесу и приник лбом к холодному камню оконницы. Чувствовал он себя прескверно.
— Дженни, — сказал он по истеченьи минуты, ему показавшейся часом.
Ответа не последовало.
Он обернулся и увидел прокипяченную деву, Элейну. Она лежала в постели, прижимая голыми ручками одеяло и уставя на него фиалковые глаза.
Ланселот всегда был рабом и мучеником своих чувств, так и не научившимся их скрывать. Когда он увидел Элейну, голова его отдернулась назад.
Элейна не шелохнулась, лишь глядела на него быстрыми, словно у мышки, глазами.
Ланселот двинулся к сундуку, на котором лежал его меч.
— Я убью тебя.
Она все смотрела на него, восемнадцатилетняя, трогательно маленькая в огромной кровати, испуганная.
— Зачем ты так поступила? — выкрикнул он. — Что же ты натворила! Зачем ты обманула меня?
— Я должна была так поступить.
— Но ведь это предательство.
Он не мог поверить, что она оказалось способной на это.
— Это же вероломство! Ты предала меня.
— О чем ты?
— Ты превратила меня… ты отняла… похитила…
Он швырнул меч в угол и опустился на сундук. Он заплакал, и уродливые линии его лица фантастически искривились. Его мощь, вот что похитила Элейна. Она украла его десятикратную силу. Дети и теперь верят в подобные вещи, думая, что хороший бросок в завтрашнем крикетном матче удастся им только в том случае, если сегодня они будут вести себя хорошо.
Ланселот утер слезы и заговорил, не подымая глаз от пола.
— Когда я был маленьким, — сказал он, — я молил Бога, чтобы он дозволил мне совершить чудо. Только девственник может творить чудеса. Я хотел быть самым лучшим рыцарем в мире. Я был уродлив, одинок. Люди в вашей деревне назвали меня лучшим рыцарем мира, и я сотворил мое чудо, когда вывел тебя из воды. Я не знал, что это чудо станет для меня не только первым, но и последним.
— О, Ланселот, ты сотворишь еще много чудес, — сказала Элейна.
— Никогда. Ты украла мои чудеса. Ты украла мое превосходство над всеми прочими рыцарями. Зачем ты сделала это, Элейна?
Она заплакала.
Ланселот поднялся, завернулся в полотенце и подошел к кровати.
— Не убивайся, — сказал он. — Я сам виноват, не нужно было напиваться. Я чувствовал себя несчастным, вот и пил. Думаю, еще и дворецкий меня подпоил. Если так, это не очень-то честно. Не плачь, Элейна. Твоей вины тут нет.
— Есть. Есть.
— Ну, значит, отец заставил тебя, чтобы получить в родню потомка Господа нашего в восьмом колене. Или эта ворожея Бризена, жена дворецкого. Не жалей ни о чем, Элейна. Все уже позади. Видишь, я целую тебя.
— Ланселот! — зарыдала Элейна. — Это все произошло потому, что я полюбила тебя. А я разве ничего тебе не отдала? Я была девственницей, Ланселот. Я не грабила тебя. Почему ты меня не убил? Почему не ударил мечом? Но все это оттого, что я тебя полюбила и ничего не могла с собой поделать.
— Ну, успокойся, ну что ты.
— Ланселот, а если у меня будет ребенок?
Он бросил ее утешать и опять поплелся к окну, словно лишаясь разума.
— Я хочу ребенка от тебя, — сказала Элейна. — Я назову его твоим первым именем — Галахад.