Рыцарь темного солнца
Шрифт:
– Дитя мое, – спросил епископ Флориан, – куда ты смотришь?
– На князя, разумеется, – не подумав, брякнула Мадленка.
– Смотри на нас, – потребовал аббат Сильвестр, – мы твои судьи, и мы говорим о тебе.
– Святой отец, должен же глаз отдыхать на чем-то красивом! – огрызнулась Мадленка. – А на вас я еще успею вдоволь налюбоваться, не бойтесь.
В зале засмеялись. Ни пастырь, ни аббат не могли похвастаться красотой: первый был низенький, толстый и невзрачный; второй – рябой, тощий и тоже невзрачный.
– Если ты пытаешься расположить к себе его милость… – начал аббат, побагровев.
– Если
– Так вы пришли к единому мнению или нет? – вмешался князь, чтобы предотвратить бурю.
Епископ Флориан потер подбородок.
– Боюсь, нам не добиться правды в данном деле. – И он осуждающе посмотрел на Мадленку. – Многое из того, что рассказывает панна Магдалена, ничем не подтверждается. Как бы мне ни хотелось избежать этого, но, возможно, я вынужден буду назначить божий суд.
– Вы уверены? – Доминик нахмурился.
– Человеку свойственно ошибаться, – вмешался молодой аббат на свою беду, – но в нашем случае, я полагаю…
– Больше всего ошиблась твоя мать, вот уж точно, – проворчала Мадленка.
Хотя девушка произнесла свои слова совсем тихо, они все же были услышаны. Своды зала затряслись от хохота. Шляхтичи топали ногами от восторга и утирали выступившие на щеках слезы. Мадленка сначала смутилась, но очень быстро оправилась и бросила на своих судей победный взгляд. Князь, перегнувшись через подлокотник, потребовал передать ему сказанное Мадленкой, а потом долго смеялся вместе со всеми. Один аббат явно не испытывал никакой радости. Шуточка, позаимствованная из фон-ансбаховского хамского лексикона, вовсе не показалась ему занятной.
– Дитя мое, – укоризненно молвил епископ, – ты не должна…
Мадленка вскочила с места, щеки ее пылали.
– Я не ваше дитя! – завизжала она на весь зал. – У меня, хвала богу, другой отец! И я знаю, что именно вы велели стражам топать всю ночь напролет у меня под дверью, чтобы не дать мне спать и вывести меня из себя. Как вам не совестно изобретать такие подлые трюки, чтобы уличить ни в чем не повинного человека! Я вас не боюсь, слышите? Я не боюсь вас! Хотите назначать божий суд – назначайте. Бог, который все видит, все равно на моей стороне!
В воцарившейся тишине Мадленка села на место. Епископ нагнулся к аббату Сильвестру и шепнул ему: «Insana est». [9]
– А ты что, врач? – набросилась на него Мадленка, отлично все понявшая. – Хорошо же ты вылечил княгиню Диковскую, жену нынешнего князя!
– Молчать! – проревел епископ, впервые выходя из себя, и жидко стукнул по столу пухлым кулаком. В свое время жена князя Доминика, которую он лечил снадобьем из толченых изумрудов, почему-то и правда не пожелала от того выздороветь, а наоборот, преставилась в одночасье. – Дерзкая, развратная…
9
Она не в себе (лат.).
– А вот и врешь! – радостно взвизгнула Мадленка. – И ничего подобного! Сам предаешься плотскому греху, как свинья, и других той же мерой меряешь! Что, давно слез со своей ключницы, ты, индюшачье отродье? А пестик свой у нее между ног не забыл,
Все это, понятное дело, были тоже выражения незабвенного торнского комтура, редкие моменты общения с которым доставили Мадленке неописуемое удовольствие. Кстати, о том, что епископ Флориан слаб по женской части, ей сообщил также фон Ансбах, ибо не было на приграничных землях никого, о ком языкастый рыцарь не мог поведать чего-нибудь обидного, гадкого и в высшей степени унизительного, но при том, однако же, вполне отвечающего истинному положению вещей.
Несчастный епископ Флориан захлебывался яростью, пока вокруг него бушевали надрывающиеся от хохота поляки. Мадленка могла быть довольна: она взяла реванш за бессонную ночь, хотя и ценой приобретения еще двух явных смертельных врагов вместо одного, неведомого пока ей.
Наконец князь кое-как восстановил тишину, и епископ объявил, что на сегодня с него довольно оскорблений. Что же касается расследования, то оно возобновится в ближайший понедельник.
Мадленка воспользовалась отсрочкой, чтобы, во-первых, с наслаждением выспаться, а вечером от нечего делать заглянула к Анджелике. Вскоре, однако, к литвинке зашел Август на правах гостя, и Мадленка, которой было не по себе в его присутствии, поднялась, чтобы уйти. Август, однако, удержал ее.
– Сидите, панна Соболевская; я здесь не для того, чтобы вам мешать.
«А чтоб ты провалился в тартарары со своей вежливостью!» – подумала Мадленка. Она была особенно зла на Августа за то, что он повредил ей нос. Каждый раз, глядясь в зеркало и видя на нем горбинку, Мадленка испытывала чувство глухого протеста.
Ей показалось, однако, что в последнее время Август стал относиться к ней лучше, чем раньше, – он уже не так пылал ненавистью и, казалось, готов был поверить в ее невиновность. Но у Мадленки не было никакой охоты убеждать его в совершенно очевидных вещах. Август пообещал, что стража будет отныне вести себя тихо и что со всеми жалобами она может обращаться непосредственно к нему. Последние его слова прозвучали как просьба, и Мадленка взглянула на юного князя с искренним изумлением.
«Экий он вдруг сделался шелковый да смирный! Подозрительно даже. Но если он хочет, чтобы я себя оговорила – ждать ему до лягушкина поста!»
В воскресенье Мадленка побывала в церкви и, когда вернулась к себе, обнаружила в своих покоях незнакомого человека в лохмотьях. Стражи стояли за дверью; Мадленка открыла было рот, чтобы кликнуть их, но человек с мольбой приложил к губам палец.
– Ради бога, не губите меня! Меня послал к вам его милость господин Филибер де Ланже.
Сердце Мадленки наполнилось радостью и взмыло ввысь. Посланец прибавил:
– У меня к вам письмо от него.
Мадленка глянула на скрепленное сургучом послание, которое ей протягивали. Нет, что-то тут было не то. Филибер де Ланже не умел писать – всю свою жизнь он провел на войне и даже читал с грехом пополам, складывая буквы. Вот Боэмунд, тот точно мог написать ей, хоть по-латыни, хоть по-польски, хоть по-немецки. Однако постойте: зачем писать, когда безопаснее всего передать на словах? Ведь письмо – как-никак улика, и серьезная.
– Он знает, что с вами случилось, – торопливо продолжал посланец, – он думает, что…