Рыцарь в черном плаще
Шрифт:
XXV
Пожелания
Виконт Сен-Ле д'Эссеран вошел с той изящной непринужденностью, с той дерзкой фамильярностью, которые регентство по наследству передало царствованию Людовика XV. Высоко подняв голову, вздернув нос, с насмешкой на губах, со шляпой набекрень, он держал правую руку в кармане панталон, а левой опирался на эфес шпаги. Виконт остановился, выставил правую ногу вперед и перенеся всю тяжесть тела на левую ногу. Он был очарователен, до того очарователен, что даже Бриссо, смотревшая
— Просто прелесть!
Сен-Ле повернулся на одной ноге, чтобы пропустить своего спутника, и, протянув руку, сказал, указывая на Морлиера и Бриссо:
— Вот две особы, о которых я вам говорил: шевалье де Рошель де Ла Морлиер и мадам Мари Жозефина Филаминта Бриссо.
Бриссо сделала низкий реверанс. Морлиер поклонился в третьей позиции, как танцмейстер в менуэте.
Спутник Сен-Ле обвел глазами обоих, но остановил свой взгляд на Морлиере. Не говоря ни слова, он вынул из кармана табакерку, усыпанную бриллиантами, и медленно раскрыл ее, при этом на пальце его блеснул перстень с бриллиантом изумительной величины. Морлиер закрыл глаза, был ослеплен.
— Луч солнца! — сказал он.
Незнакомец улыбнулся, потом, пристально посмотрев на Морлиера, спросил:
— Сколько ты стоишь?
Шевалье остолбенел. Этот дерзкий вопрос поразил его так метко, как хорошо направленная пуля. Морлиер был одним из самых бесстыдных и самых безнравственных людей, каких только можно было найти в ту эпоху, когда в высшем обществе порок не считался постыдным. Но как ни груба была его совесть, удар был все же силен, и присутствие духа изменило ему, поскольку вопрос был до того ясен и справедлив, содержал такой стоицизм и такое презрение, что, как ни порочен был этот человек, он смутился, однако тут же оправился и ответил:
— Сколько я стою? Это зависит…
— От чего или от кого? — спросил незнакомец.
— От того, кто обращается ко мне. Для одного я не стою и веревки, на которой могут меня повесить, а для другого я на вес золота. Вы который из двух?
— Выбирай по своему усмотрению.
— Я уже выбрал…
Незнакомец сделал движение, чтобы закрыть свою табакерку. Бриллиантовая пуговица оторвалась от его жилета и упала на пол. Морлиер проворно наклонился, поднял пуговицу еще проворнее и, положив на ладонь, сказал:
— Клянусь рогами дьявола, чудный бриллиант! Он стоит по крайней мере три тысячи ливров. — И со вздохом сожаления он подал незнакомцу.
— Он переходит от меня к вам, — сказал незнакомец, — сохраните его как сувенир.
— Если бы и другие пуговицы сделали то же самое! — вскричал Морлиер. — Я начинаю понимать, — прибавил он, — вы спросили: «Сколько ты стоишь?», — а теперь я спрошу: «Во сколько вы меня цените?»
— Это зависит…
— От чего или от кого?
— От того, что ты можешь сделать.
— Я могу сделать все.
— Даже то, чего не делают другие?
— Особенно
— Ты умен.
— Я живу своим умом.
— Ты можешь убить человека?
— Без труда — как выпить бокал шампанского.
— Ты не способен подчиняться тому, что дураки называют добрыми чувствами? Ты не добр и не великодушен? Тебя трудно растрогать?
— Мои пороки совершенны и тверды, потому что им не приходится одолевать даже ничтожного порыва добродетели.
Незнакомец сделал еще движение, и вторая пуговица упала на пол. Морлиер поднял ее еще проворнее, чем первую.
— Пара! — восторженно воскликнул он.
Потом, положив вторую пуговицу в карман жилета, куда уже припрятал первую, он прибавил:
— Я отдам вам мою кровь для того, чтобы узнать, кого я имею честь благодарить.
— Графа А, — ответил незнакомец.
— Графа А, — повторил Морлиер, — прекрасное имя!
Тот, кто назвал себя таким странным именем, обратился к Бриссо, с которой виконт де Сен-Ле тихо разговаривал уже несколько минут на другом конце комнаты.
— Ну, что? — спросил он.
— К вашим услугам, — отвечала Бриссо с низким реверансом.
— Ты готова?
— На все.
— Если так, сядем за стол и побеседуем за ужином.
Виконт де Сен-Ле позвонил, между тем как граф А сел за стол, имея по правую руку Морлиера, а по левую Бриссо. Пришел слуга.
— Подавайте! — сказал Сен-Ле и также сел.
Слуга исчез, и через несколько минут стол был уставлен изысканными яствами.
— Клянусь своей жизнью! — вскричал Морлиер. — Как хорошо ужинают в «Царе Соломоне», это лучший трактир Франции.
— Давно вы знаете это место? — спросил граф, который ничего не пил и не ел.
— Очень давно, месье.
— Если ваша память тверда, то она, вероятно, хранит далекие воспоминания.
— Да…
— В 1724 году в ночь под Новый год вы случаем не ужинали здесь?
Морлиер ударил себя по лбу.
— Подождите! Подождите! — сказал он. — Мне кажется, что…
— Это было в этой самой комнате; за столом сидели двенадцать человек. Вы встречали Новый год. Присутствовали де Конфулак, де Креки, де Коаньи, де Ришелье, де Лозен, Фиц-Джемс, де Таванн, де Шароле, де Конти, де Рие, вы и еще двенадцатый человек, имя которого я запамятовал, но я назову его бароном. Помните?
— Прекрасно помню!
— Была полночь, ужин находился в полном разгаре, бутылки опустели, и в головах начали рождаться самые сумасбродные идеи…
— Откуда вы знаете все это? — удивился Морлиер.
— Условились, что, когда пробьет полночь, то есть в ту минуту, когда кончится 1724-й и начнется 1725-й, все будут пить за здоровье и взаимно высказывать разные пожелания…
— Ну да! — закричал Морлиер. — Фиц-Джемс пожелал мне сидеть в тюрьме, а через месяц я в самом деле попал в тюрьму за долги.