Рыцарь в сверкающих доспехах
Шрифт:
Пришлось поспешно опустить карту, когда она сообразила, что одна из женщин подобралась совсем близко и сунула нос в сумку Даглесс.
– Прошу прощения, – резко бросила она. Голова незнакомки была повязана заскорузлой от грязи и жира тряпкой.
Женщина отскочила, но не раньше, чем выхватила из сумки темные очки, после чего подбежала к остальным, и все принялись изучать очки, словно видели нечто подобное впервые в жизни.
– Это уж слишком!
Даглесс направилась к женщинам, по дороге вляпавшись во что-то. Но она даже не опустила глаз.
– Можно
Женщины, закаменев лицами, продолжали таращиться на нее. Одна, с шеей, покрытой бороздками застарелых шрамов, спрятала очки за спину.
Даглесс опустила руки:
– Не будете так любезны вернуть мою вещь?
– Убирайся, – вымолвила женщина, и Даглесс заметила отсутствие трех передних зубов. Два других сгнили.
Именно в этот момент до нее начала доходить ужасная правда. Она оглядела хижину. Увидела дрова, сложенные у входа, связку луковиц, свисавших с потолка. Грязь, тележки, запряженные ослами, люди, никогда не слыхавшие о дантистах.
– Кто ваша королева? – прошептала она.
– Елизавета, – ответила женщина со странным акцентом.
– Верно, – прошептала Даглесс, – а кем была ее мать?
– Ведьма Анна Болейн [14] .
Теперь женщины незаметно окружили ее, но потрясенная Даглесс ничего не замечала. Николас сказал, что только этим утром вышел из дома, и назвал год: 1560-й. А потом уехал на коне со странным седлом. И при этом вовсе не казался растерянным и неуверенным в том, что делает. Совсем не такой, каким предстал перед ней в двадцатом веке. Наоборот, вел себя как дома.
14
Анна Болейн, вторая жена Генриха VIII и мать Елизаветы I. Была казнена по обвинению в супружеской неверности.
– Ой! – вскрикнула Даглесс, когда одна из женщин дернула ее за волосы.
– Ты ведьма? – осведомилась стоявшая ближе остальных.
И тут Даглесс испугалась. Одно дело – смеяться над современником, назвавшим кого-то ведьмой… но в шестнадцатом веке обвиненных в колдовстве людей сжигали на костре.
– Никакая я не ведьма, – покачала головой Даглесс, отступая, но сзади уже ждала другая женщина, дернувшая ее за рукав.
– Ведьмины одежды!
– Конечно, нет! Я живу… э… в другой деревне, вот и все. В следующем году все будут это носить.
Женщины не давали ей и шагу ступить. Что же делать? «Думай, Даглесс, думай, иначе тебе предстоит стать барбекю уже сегодня вечером!»
Не сводя глаз с женщин, она сунула руку в сумку в поисках неизвестно чего. Но пальцы наткнулись на спички, которые она захватила из какого-то отеля.
Даглесс выхватила спички, оторвала одну и зажгла. Женщины с воплями отступили.
– В дом! – велела она, держа спичку в вытянутой руке. – Все в дом!
Женщины, спотыкаясь, скрылись в хижине как раз в тот момент, когда догоревшая спичка обожгла пальцы. Даглесс уронила уголек и бросилась бежать.
Оставив позади смердевшие дома и ухабистую
Выходит, что, лишившись сознания в церкви, она очнулась в шестнадцатом веке. И теперь она здесь, совершенно одна – Николас ее не знает, – иначе говоря, попала в те времена, когда еще не изобрели мыло… ну, во всяком случае, широко оно не применялось. Мало того, люди считают ее ведьмой.
– Как же мне все рассказать Николасу, если я даже не увижу его? – прошептала Даглесс.
С неба упали первые холодные капли дождя. Даглесс проворно достала зонтик и раскрыла над головой. Именно в этот момент она впервые по-настоящему увидела свою потрепанную, старую дорожную сумку. Эта сумка была у нее много лет. Даглесс повсюду ездила с ней, куда бы ни вздумала отправиться. Постепенно девушка наполняла ее всем необходимым для путешествия: косметикой, лекарствами, туалетными принадлежностями, набором для шитья, ночными сорочками, пакетиками с орехами, выдаваемыми в самолетах, фломастерами – словом, трудно было перечислить все, что в ней умещалось. А уж добраться до дна казалось настоящим подвигом.
Даглесс прижала к себе сумку, защищая от дождя. Чувствуя, что это ее единственный друг. Что же теперь делать? Следует обязательно открыть Николасу глаза, а потом вернуться в свое время. Она уже поняла, что не желает жить в этой отсталой стране, среди грязных, невежественных людей. Пробыв здесь не больше часа, она уже тосковала по горячему душу и электрическим одеялам.
Дождь усилился, и Даглесс съежилась под зонтиком. Земля под ней промокла, и она уже подумывала подостлать под себя журнал, но кто знает, может, придется продавать журналы, чтобы заработать на жизнь.
В отчаянии она прижалась лбом к коленям.
– О, Николас, где ты? – прошептала она, вспоминая ночь их первого знакомства. Она рыдала в убогом сарае, а он пришел за ней и утверждал, будто услышал ее «зов». Тогда это сработало. Может, сработает и сейчас.
Опустив голову, она сосредоточилась на попытках вызвать Николаса. Просила приехать как можно скорее. Представляла, как он подъезжает к ней, думала о проведенных вместе днях. Улыбалась, вспоминая выбранный ею обед, который состряпала хозяйка пансиона: початки кукурузы, авокадо, жареные ребрышки и манго на десерт. Николас смеялся, как мальчишка! Как он восторгался книгами, как критиковал современную одежду! И еще он умел играть на пианино…
– Приди ко мне, Николас, – прошептала она. – Приди ко мне.
Сумерки уже сгущались, и дождь становился все сильнее, когда рядом появился Николас на могучем вороном жеребце.
– Так и знала, что ты приедешь! – улыбнулась она.
Вместо ответа он хмуро уставился на нее:
– Леди Маргарет желает тебя видеть.
– Твоя мать? Твоя мать хочет меня видеть?
Трудно сказать наверняка, но, похоже, он был ошеломлен ее осведомленностью.
– Согласна, – кивнула Даглесс, поднимаясь и вручая ему зонтик, после чего протянула руку в надежде, что он поможет ей сесть в седло.