Рыцарь
Шрифт:
Но у Бэрена не было ответа, по крайней мере, такого, который он мог бы озвучить.
«Ну, что ж, тогда я сама буду строить предположения, а я считаю, что вы очень торопились уехать отсюда, оставив все, что могло бы тут принадлежать вам. И в результате получили многим больше, чем этот простой клочок земли, даже оказались в друзьях у монарха. Я и вправду удивлена, как же вы смогли найти путь назад к этому маленькому замку!»
Ее настолько захлестнули эмоции, что дрожь начала сотрясать тело. Но отчего она дрожала, от гнева? От презрения? Бэрен не знал этого, но, подчиняясь своему характеру, ответил ей в той же манере: «Я приехал, примчавшись на ваш вызов, точно послушный щенок, ведь так моя леди? Что еще вы желаете, чтобы я сделал?» Бэрен требовал ответа, хотя и понимал, что ничего хорошего не услышит. Он не должен был прикасаться к ней, смотреть на нее, искать выгоду в этой сделке, ничего, кроме оскорблений и упреков.
Казалось, его слова полностью погасили ее страсть, она ответила размеренно и холодно:
«Будь
Вина, сокрушительная и бесконечная, вновь навалилась на него, очевидно, именно этого девушка и добивалась, и Бэрен закрыл руками лицо. Что он мог сказать, не рассказывая того, что похоронено глубоко внутри него? Как объяснить тот эгоизм, который был так далек от того идеала, что она искала? Рыцарь совершенно беспомощно смотрел на нее, но она не пощадила его.
«Он так гордился вами! Считал вас своим сыном, хотя и был вашим господином. Он не позволял слова плохого про вас сказать, никогда не жаловался, что вы не возвращались!» проговорила Женевьева. И для мужчины это перевернуло мир: Клемент ждал его, а Бэрен подвел своего учителя.
«Мне жаль. Я был не прав, когда решил не возвращаться», произнес Бэрен, с трудом сглатывая. Он подошел к окну и устремил взгляд в ночь.
«Даже Парсиваль вернулся, хотя и было слишком поздно, или вы забыли такие простые вещи?» спросила Женевьева.
Бэрен услышал горечь в голосе, полном укоризны, но это ее упоминание героя, столь часто встречающемся в романтических рассказах, вывело его из себя. Он резко повернулся на месте и оказался прямо перед ней.
«Как вы смеете стоять тут и отчитывать меня будто я ваша нерадивая служанка, переиначивая понятия чести и мои побуждения так, как вам угодно? Причины, по которым я уехал и не возвращался, касаются лишь меня и не имеют никакого отношения к неблагодарности или ложной гордости!» сказал Бэрен.
Женевьева распростерла к нему руки, сложив их будто в мольбе:
«Но тогда что? Почему?» спросила она.
Бэрен оказался перед сложным выбором. Что он мог ей ответить, чтобы не оказаться прямо нос к носу со своим прошлым. Но и солгать не мог. И он решил сказать часть правды.
«Я думал, что вы вышли замуж и не хотел злоупотреблять вашим гостеприимством,»пробормотал рыцарь.
«Если бы это и произошло, то, скорее всего, я не жила бы здесь», ответила Женевьева. «И какое значение имело бы мое семейное положение?»
Она что, действительно так глупа, что не понимает, или, может быть, просто слепа или излишне высокомерна? Бэрен сделал шаг вперед.
«Я не приезжал, так как не желал видеть вас замужем за кем-то другим!» сказал он. Затем рыцарь схватил ее за плечи, в этот раз не колеблясь ни секунды. «В то время как мне вы принадлежать не могли!»
Бэрен с еще большей страстью впился в губы Женевьевы, будто требуя права обладать ею, этот поцелуй радикально отличался от предыдущего. Может, рыцарь пытался так отогнать воспоминания, которые угрожали уничтожить его или хотел избавиться от страха. А, может, во всем виноват характер, или он ведет себя так из-за ущемленной гордости и беспомощности, или от охватившего чувства. И не важно почему мужчина это делал, Бэрен хотел лишь одного и, потворствуя желаниям, углубил поцелуй, вдавливая свои губы в ее. Она приоткрыла рот, и его язык проник внутрь, вторгаясь, исследуя, смакуя ее вкус. Тело рыцаря стало каменным от охватившего безумного желания. Он притянул ее к себе еще ближе. И вся неистовая тоска былых лет нахлынула на него.
Бэрен обхватил ладонями лицо девушки, погрузил пальцы в ее волосы, все сильнее впиваясь голодными поцелуями в губы. Когда дышать стало просто невозможно, то он ненадолго оторвался, чтобы просто вдохнуть. «Женевьева, Женевьева», тихим шепотом повторял Бэрен. Воспоминания, томимые в глубине его сердца, прорвались наружу. Все это из-за нее. Все это только для нее.
И вот теперь она его жена. Кровь кипела в жилах рыцаря, неслась по венам, ликую победу. Подхватив Женевьеву на руки, мужчина понес ее к кровати, отодвинув полог, что перекрывал путь. Бэрен положил девушку на белоснежные простыни и на мгновение замер, любуясь этой картиной: она, лежащая, волосы рассыпались по подушке, жаждет его, только его.
Будто ожившая мечта, так часто томившая долгими ночами, Женевьева, чей образ преследовал его во снах. Сейчас же Бэрен упивался ее видом. Светлые волосы, мерцающие в свете свечей, раскиданные по подушке, будто зовущие уткнуться лицом в их шелковистую мягкость. Тело, такое хрупкое, тонкое и женственное, звало его, и впервые в жизни мужчина позволил себе остановить взгляд на ее груди, она была высокой, округлой, казалось, будто рвется наружу из оков корсета. В каком-то тумане, порожденном страстью, он опустил взгляд ниже: тонкая талия, четкая линия бедер, длинные ноги, видные из-под задравшейся юбки, аккуратные и маленькие лодыжки, которые спокойно мог обхватить ладонью, узкие стопы, обутые в кожаные туфельки.
Моя жена, дрожь прошла по телу Бэрена. Он позволил своему взгляду заскользить обратно к лицу Женевьевы, немного бледному, бесконечно красивому, такому родному и любимому. Бэрен и не предполагал
Пытаясь предотвратить ее протест, Бэрен наклонился к ней, но был остановлен рукой, прикоснувшейся к его груди. Ее тонкие пальцы словно прожигали насквозь, даже через ткань туники, но они и не пытались оттолкнуть мужчину. Он остановился и замер, наблюдая, как она опять прикусила губу. Рыцарь почти застонал от острого желания поцеловать то место. Где ее белые ровные зубки прикусили кожу, мечтал нежно ласкать ее губы самому, эти мысли порождали бешеный огонь, который полыхал все сильнее внутри него.
«Так же, как и Парсиваль относился к своей жене, не занимаясь с ней любовь в течение трех ночей после свадьбы», произнесла Женевьева, снова возвращаясь к любимому рассказу.
«Слишком поздно, я уже думал над этим», ответил Бэрен. И на самом деле, он мечтал об этом бесконечное количество ночей, когда его кровь горела в венах, а тело, казалось, сгорало дотла.
«Парсиваль…»
Бэрен раздраженно выдохнул.
«Я не Парсиваль [1] . Независимо от того, как бы вам хотелось, чтобы я был им!» прогремел он, подскочил на ноги, так как гнев требовал выхода. «Я не Ланселот, не Говейн, ни любой другой героический персонаж из ваших романов!»
[1] ПАРСИВАЛЬ [франц.
– Perceval, немец.
– Parzival, англ.
– Percyvelle] - герой куртуазного эпоса, образующего одну из ветвей сказания о короле Артуре и его рыцарях и входящего так. обр. в цикл романов Круглого стола. Важнейшими из обработок сюжета являются: французский стихотворный роман «Perceval le Gallois, ou Le conte del Graal», начатый, но не законченный Кретьеном деТруа [ум. ок. 1180] и продолженный поэтами XIII в. Wauchier de Denain, Manessier и Gerbert de Montreuil; немецкая переработка сюжета - «Parzival» Вольфрама фон Эшенбаха [ок. 1210]; позднейшие прозаические французские романы XIII-XIV вв.
– «Perceval li Gallois» или «Perlesvaus»; среднеанглийская метрическая обработка XV в.
– «Sir Percyvelle of Galles»; один из валлийских - Мабиногион (см.) XIII в.
– «Peredur ар Efrawc». Значительное число дошедших до нас рукописей и относящихся к той же эпохе переводов на другие европ. яз. (голландский, исландский) свидетельствует об огромной популярности сюжета.
Уже в первой из дошедших до нас обработке - незаконченном «Сказании о Граале» Кретьена де Труа - роман представляет сложное многочленное фабульное целое, в к-ром соединяются две сюжетные линии: 1 - история «простеца» П., воспитанного в лесном уединении, юноши, одаренного рыцарскими доблестями, но лишенного рыцарской куртуазии, переживающего ряд полукомических приключений и с трудом усваивающего «вежество» подлинного рыцаря, и 2 - история поисков Грааля - загадочного талисмана, хранящегося в таинственном замке, с владетеля которого П. суждено снять заклятие, тяготеющее над ним. Именно эта последняя сюжетная линия, в к-рой скрещиваются элементы кельтских дохристианских мифов с мотивами христианской мистики, получает особое развитие в дальнейшей истории романа; уже у Вольфрама она используется для прославления организации рыцарских орденов (в первую очередь храмовников), в дальнейшем же эта часть сюжета получает самостоятельное развитие, сливаясь с апокрифической историей Иосифа Аримафейского и разрастаясь в огромный цикл романов о св. Граале (важнейшие обработки: уже упомянутый выше прозаический роман «Perceval li Gallois» XIII в., прозаический «Perceval» из коллекции A. Firmin-Didot, прозаическая же «Queste de St. Graal», «Le grand St. Graal» и позднейшие их переделки на различных европейских языках), в к-ром П. играет уже второстепенную роль или совсем уступает место рыцарю-аскету - девственному Галааду, сыну грешного, но величайшего из рыцарей - Ланцелота (см.). В XIX в. историю П. драматизировал в своей одноименной музыкальной драме Рих. Вагнер.
Лит-pa о П. огромна, совпадая в значительной своей части с лит-рой о всем цикле романов Круглого стола. Сложная структура сюжета П. при господствовавших в медиевистике методах исследования - филологическом и сравнительно-историческом - не могла не вызвать ожесточенных споров, основными пунктами к-рых являются: вопрос об источниках отдельных элементов сюжета, в особенности вопрос о первоначальном значении Грааля, вопрос о первоначальной форме сюжета (в частности о соотношении франц. и нем. версий) и вопрос о месте зарождения сюжета. Как ни полезны эти изыскания для уяснения отдельных источников П., в частности для уяснения взаимоотношения кельтских и французских, дохристианских и христианских элементов в его целом, они все же уводят нас от подлинных памятников с их сложным, актуальным для рыцарства XII-XIV вв. содержанием в область схематич. реконструкций; засвидетельствованный цикл П., с его сублимацией рыцарства как искупителя человечества, с его густым наслоением внецерковной, внеритуальной апокрифич. мистики, с его пафосом аскезы, постепенно вытесняющим первоначально проникающее сюжетную линию П. более мирское прославление рыцарской куртуазии, ждет еще своей истории.