Рыцари Белой мечты. Трилогия

Андреев Николай Юрьевич

Глава 8

"…у нас должна быть одна и главная

цель — это завоевание Константинополя,

чтобы раз навсегда утвердиться на

проливах и знать, что они будут

постоянно в наших руках…"

Из письма Александра III ген. Обручеву

Эта ночь выдалась бессонной. Едва прервался телефонный разговор с Боткиным, как регент приказал приготовить "Литеру А" к поездке в Царское село. Срочной поездке. Причём Кирилл вёл себя очень нервно, говорил невпопад, и окружающие поняли: медлить нельзя. Через полтора часа поезд уже покидал Петроград, на всех парах несясь в Царское.

Прямо там, в вагоне, Сизов-Романов готовил кое-какие документы. Вот-вот в его руки должны были попасть (как он надеялся) документы, подтверждающие противоправительственную, даже изменническую деятельность членов

военно-промышленных комитетов и некоторых деятелей Земгора. Надо было нанести удар, который был бы одновременно и неожиданным, и по-настоящему всеохватывающим. Причём подготовить атаку требовалось помимо Совета министров, так, чтобы никто из них не узнал о готовящейся атаке. Также предстояло каким-то образом, под благовидным предлогом, загодя отстранить от деятельности Гучкова и компанию. Едва ли не половину правительства, таким образом, предстояло быстро заменить. Кирилл надеялся, что сейчас, в дни его триумфа, эффект от этого будет не таким катастрофическим, каким мог быть ещё год назад. Предстояло усыпить "общественное мнение". Но, впрочем, на его сторону должны перейти многие россияне. Кто раньше объявлял о столь масштабных реформах из государственных деятелей? Кто может гарантировать их исполнение? У кого ещё хватит выдержки и твёрдости воплотить в жизнь задуманное? Ведь Кирилл, по сути, пообещал исполнение мечты многих людей. Чего желали правые кадеты? Преобразований в сфере образования и экономике. Парламент как таковой им не был нужен, им требовалось только орудие нажима на власть. В известной Сизову истории многие из тех, кто вопил о правах Думы в дни февральского переворота, отвернулись от неё, едва получив власть. Даже Милюков — и тот высказался против восстановления работы этого законодательного органа. Только Гучков и Керенский, какая ирония, из министров возлагали надежды на Думу или хотя бы не отказались от того, что прежде были депутатами. Чего хотели монархисты и многие правые? Церковной реформы, победы в войне, стабильности. Это им будет дарована. Чего хотели рабочие? Достойной жизни. Чего хотели крестьяне? Земли. С последними двумя требованиями будет, конечно, посложнее: нельзя сразу создать идеальную жизнь для миллионов людей. Однако регент надеялся на это. Он хотел, он правда хотел, он страстно желал, чтобы русский народ не жил в бедности, не голодал, чтобы он получил возможность спокойно работать. Он даст всё это людям. А взамен Кирилл надеялся на поддержку. Ведь ещё Ленин говорил, что подари крестьянам землю временщики — и не было бы Октябрьской революции. Правда, нельзя было у всех десятины отобрать и поделить, нужно было несколько лет, а то и десятилетий, чтобы наделить крестьян. За двадцать лет население практически удвоилось, естественно, земли не хватает, а вместе с нею и продовольствия. Но Кирилл попробует изменить это. Он сделал главное: дал полную свободу действий и гарантию исполнения всех задумок дельным людям. Кривошеин, всецело поддержанный регентом, способен добиться многого. Сизов-Романов прочил сподвижника Столыпина в премьеры, на место не слишком способного, но зато очень болтливого Родзянко. Только найти бы предлог…Пора дать по-настоящему трудолюбивым, способным людям занять свои места. К сожалению, Гучков и компания не совсем те, кто надо. Они больше любили шантажировать власть, чем помогать ей и созидать. Только народ понял это слишком поздно, когда и царя свергли, и временщиков арестовали…

Наконец, Кирилл приехал в Царское. Там было пасмурно и скучно: ранняя весна превращал это село дворцов в нечто вроде заброшенного поместья. Грязь, с которой ничего нельзя поделать, опустевшие хоромы, редко встречавшиеся на пути люди. С того дня, как Петроград принялись "освобождать" от излишних учреждений, а Великих князей и вообще всех тех, кто принести беспокойство, под благовидными предлогам удалять от столицы, Царское потеряло былой блеск. Здесь остался единственный центр жизни: резиденция Алексея. По правде сказать, и этого места коснулись значительные изменения. Подъезды к дворцу были перегорожены, охрана силена впятеро, то тут, то там попадались пулемётные гнёзда и доты. У посетителей и даже тех, кто просто проходил мимо, тщательнейшим образом проверялись документы. У ворот, на всякий случай, всегда дежурило два броневика, экипажи которых доказали свою верность престолу. Кириллу совершенно не хотелось, чтобы в случае чего дворец оказалось легко взять. Тут был и запас продовольствия, и спешно оборудованная электростанция, располагавшаяся под защитой пулемётов ещё одного бронеавтомобиля. Во дворце и флигелях устроили казармы для батальона лейб-гвардии Кирилловского полка, самой верной правительству части. Сизов-Романов намеревался подтянуть сюда же и в Петроград другие надёжные части. Замысел этот уже начал реализовываться: послезавтра ожидалось прибытие Дикой дивизии, недавно влитый в третий конный корпус. Последний был расквартирован в Царском селе и окрестностях. В общем, были приняты все меры для того, чтобы защитить императора, его мать и дочерей.

Но Кирилл серьёзно

ограничил круг общения августейшей семьи, и без того не то чтобы широкий. Всё это было сделано для того, чтобы Александра Фёдоровна не подверглась влиянию каких-нибудь авантюристов, как это было во времена распутинщины.

Регент с довольной улыбкой осматривал укрепления и охрану, салютовавшую приехавшему Верховному Главнокомандующему. Между Однако на лицах солдат и офицеров нельзя было не заметить тени волнения. Похоже, слух о недуге императора всё-таки пошёл гулять. Значит, ещё день-другой, и об этом станет известно в столице. А ещё в течение недели — во всех губернских городах Европейской России. Надо было срочно действовать. Может быть, следует использовать такую волнительную новость для удара по оппозиции? Тогда следует на каждом углу кричать о том, что Алексей на краю смерти, что император серьёзно болен, и эта новость затмит другие, возможно, ещё более важные? А пока суд да дело…

Да, так и следует поступить.

— Ваше Высокопревосходительство! — Боткин находился в отвратительном расположении духа.

Он до белых костяшек сжимал кулаки, ходил из угла в угол, не обращая внимания на мятый пиджак и всклокоченную бородку. В глазах его застыла тревога, так сказать, высшей пробы.

— Скажите, как он?

Кирилл кивнул на двери покоев императора. Оттуда раздавались девичьи всхлипы. Кажется, Анастасия плачет…А может, Мария…Молодые княжны боятся, что потеряют брата.

— Мы не можем остановить кровь, идущую из носа, поминутно меняем ватные тампоны: они насквозь пропитываются. Ещё день, а может, два, и…И, боюсь, наступит непоправимое.

Боткин, не выдержав волнения, ударил кулаком по столу. И Кирилл, и охрана, и придворные с медиками сделали вид, что ничего не заметили.

— Может быть, требуются какие-то лекарства? Только скажите, и я всё привезу, — регент заложил руки за спину и тоже принялся ходить по приёмным покоям.

Раз в минуту-другую они встречались посередине, бросали друг на друга многозначительные взгляды и расходились. Так продолжалось долго, очень долго. Наконец Боткин произнёс:

— В общем-то, пора издавать бюллетени о состоянии здоровья Его Императорского Величества…Однако мы будем бороться за его жизнь. Попробуем кое-какие лекарства. Будем молиться, чтобы кровь перестала идти. Уже не раз и не два Господь проносил, и здоровье Алексея Николаевича оказывалось вне опасности.

— Хорошо. Я не буду беспокоить императора, скажите, если случай представится, сообщите о моём визите. И, прошу Вас, сделайте всё возможное, чтобы спасти императора!

Кирилл с надеждой посмотрел на Боткина. Тот остановился, не успев занести ногу для очередного шага, и совершенно спокойно ответил:

— Можете быть уверены: я сделаю всё, от меня зависящее, чтобы сохранить Его Императорское Величество для России!

В Боткине говорила гордость придворного врача и уверенность в собственных силах. Да пусть хоть петухом кричит, только бы спас Алексея! Только бы всё обошлось и на этот раз!

— Всецело полагаюсь на Вас, — кинул регент и направился к начальнику отделения Службы имперской безопасности в Царском селе.

Пробыв там около получаса и отдав приказания, касающиеся обеспечения охраны императора, Кирилл отбыл в Петроград. Он прибыл как раз вовремя: ровно через день должна была открыться мирная конференция…

Уже на вокзале, едва ступив на перрон, Великий князь оказался в гуще событий. Вокруг мельтешили люди, спешившие побыстрее покинуть поезд и оказаться на Невском проспекте, где назначен был парад моряков и солдат особо отличившихся в ходе войны частей. Сюда брали "с бору по сосенке": проспект должен был окраситься в червонно-чёрные цвета георгиевских ленточек и зазвенеть от бесчисленных медалей и орденов. Батальон лейб-гвардии Кирилловского полка должен был возглавить шествие, тут же должны были оказаться и бронеавтомобили.

Кирилл, ни на что не отвлекаясь, устремился в Штаб отдельного корпуса жандармов: здесь должно было собраться совещание, на котором решится исход предстоящих событий…

Как ни странно, в то же время, буквально в ту же минуту, в одном из залов Таврического дворца собрались "либеральные" министры. Здесь были Милюков, Гучков, Коновалов, Терещенко, Львов и, конечно же, Родзянко. Звали и Мануйлова, но тот был всецело поглощён работой над готовившейся реформой образования. Во всяком случае, именно под таким предлогом министр народного просвещения отказался придти на "частный и конфиденциальный разговор". Господа совещавшиеся оказались взвинчены до предела. Даже обычно спокойный, даже меланхоличный, Гучков кусал губы от волнения, ходил из угла в угол, заложив руки за спину, и бубнил себе что-то под нос. Терещенко, в невероятно дорогом фраке, выписанном прямо из Лондона, смежил веки и делал вид, что ушёл в глубокие раздумья. На самом деле он просто ждал, чтобы кто-нибудь всё-таки начала разговор. Милюков, единственный, кто хранил спокойствие из собравшихся, протирал пенсне, изредка бросая вопросительные взгляды на игравшего желваками Родзянко и устремившего в пустоту взгляд Львова.