Рыцари света, рыцари тьмы
Шрифт:
К счастью, ничего подобного не случилось. Де Пайен уселся на пол, подальше от алтарных факелов, и погрузился в молчание. Монахи один за другим покидали чертог; поднявшись наверх в корзинах, они разошлись по своим кельям. Проводив взглядом последнего из них, магистр встал на ноги и направился туда, где еще лился слабый свет нескольких уцелевших головней — ко входу в галереи. У самой лестницы он вдруг остановился и позвал:
— Стефан, пойдем со мной в крипту. [27]
27
Крипта — в первые времена христианства часовня в катакомбах, служившая для погребения
Сен-Клер спустился за ним и застал магистра в ожидании на пороге черно-белой залы. Оба постояли, сдвинувшись плечом к плечу и вглядываясь в сумрачные глубины галереи. Затем де Пайен опустился на колени и положил ладони на мраморные плиты: одну — на черную, другую — на белую.
— Смотри, Стефан, — произнес он, вперив глаза в пол. — Здесь, в этой зале, вся моя жизнь. Черная и белая. Это цвета нашего ордена — тьма и свет, жизнь и смерть, неведение и всезнание… Не только на полу, у нас под ногами, но и повсюду, во всем, что бы мы ни совершали.
Де Пайен тихо поднялся и еще постоял, уронив руки, а затем медленно двинулся вперед, озираясь и оглядываясь, так что он не столько шел, сколько оборачивался вокруг себя.
— Ты не можешь себе представить, друг мой, как долго я ждал этого дня — ждал, что он когда-нибудь настанет, хотя вовсе не был уверен, что это выполнимо и возможно. С тех самых пор, как я вступил в орден Воскрешения, я посвятил всего себя его делу, его учениям, вопреки всем доводам уповая на то, что не ошибся жестоко в своем выборе, не выставил себя глупцом. Ведь нет ничего — вернее, тогда не было, что могло явить все в истинном свете. А теперь есть. Мы нашли доказательство, и Господь даровал нам знание. Допрежь ничто не отличало нас от христиан, жестоко обманутых в своих чаяниях и слепо верующих в любви и покорности. Я же полагался на наставления ордена, но были моменты, когда я был готов отчаяться… и усомниться в нашей правоте. Сегодняшний день все изменил, и обретенная истина нахлынула на меня с такой силой, что несколько часов подряд я боялся вымолвить и слово или же приблизиться к моим собратьям. Где тут ковчег?
Ошеломленный Сен-Клер тем не менее почтительно произнес:
— Разве вы не видели его? Вон он там, прямо за вами, за занавесом…
— Пойдем же со мной.
Они подошли к портьере. Де Пайен неспешно отвел ее в сторону и надолго застыл в безмолвии, пораженный великолепием золотого сундука. Затем он медленно опустился на колени и нерешительно простер вперед руку. Казалось, сейчас он дотянется до круглой золотой скобы, в которую вдет поручень, дотронется до самого ковчега — но магистр только вздохнул, снова опустил руку и обернулся к Сен-Клеру. Молодой рыцарь ничуть не удивился, заметив, что по щекам наставника стекают потоки слез. Сам он тоже чувствовал, как в горле у него сжался ком, и, не будучи вправе уйти, Стефан поспешил хотя бы отвести взгляд. Гуг де Пайен, впрочем, ничуть не стыдился своих слез — он шумно вздохнул и обратился к собрату:
— Я не достоин… и никто не достоин прикасаться к обители Господа — Бога Моисея и Авраама, Иисуса и Мухаммеда; я же не сомневаюсь, что этот ковчег был — и остается — Его обителью. Вот Он восседает пред нами — живой и неколебимый. Сегодня весь мир изменился, Стефан Сен-Клер, и каждый человек в нем — тоже. Я разом постарел… Не то чтобы я чувствую приближение смерти или что силы покинули меня — но я вдруг ощутил свой возраст, и ты, мой друг, тоже его почувствуешь. Верно, мне скоро придется ехать во Францию — там теперь начнутся дела, а тебя с братией я оставлю на брата Годфрея, который будет наставлять вас вместо меня. С этого дня ваша жизнь будет совершенно иной — благодаря нашему великому открытию. А! Погляди, Господь Сил велит нам идти спать! — Пламя трех оставшихся в зале факелов мигало и убывало на глазах. — Скорее, Стефан, возьми вон там еще одну целую заготовку и зажги ее, пока не поздно. А теперь пора отправляться на боковую: завтра нам много всего
ГЛАВА 10
В день бракосочетания принцессы Алисы Иерусалимской и принца Боэмунда Антиохийского два человека поднялись еще до рассвета и с раннего утра отправились по своим делам. Надо сказать, оба они воспринимали предстоящее торжество несколько иначе, чем прочие жители королевства.
Монаха Стефана Сен-Клера из общины бедных ратников воинства Христова ничуть не интересовало ни само событие, ни помпа, с которой оно было обставлено: свадьба или иное государственное мероприятие не могли привлечь его, поскольку его голова была занята более важными делами. Меж тем епископ Одо Фонтенблоский, состоявший в свите свадебной процессии, вынашивал совершенно особые планы, которые собирался осуществить после церемонии, во время большого приема гостей и следующего за ним свадебного пира. В его намерения входило воспользоваться той редчайшей возможностью, что сейчас подвернулась ему. В тот день оба они даже не вспоминали друг о друге, слишком поглощенные собственными заботами.
Свадебная церемония прошла со всевозможной пышностью; с тех пор как король Балдуин вступил на престол, Святая земля не знала столь великолепного празднества. Алиса не претендовала на право первородства, то есть не могла наследовать королевский трон — все знали, что эта честь достанется ее старшей сестре Мелисенде. Однако Алисе выпало на долю первой расстаться с отцом: король Иерусалимский удачно выдавал ее замуж за молодого Боэмунда, будущего правителя Антиохийского принципата — партия весьма выгодная для обеих сторон.
Мессу отслужил патриарх-архиепископ, и торжественные песнопения сводного монашеского хора во славу молодых растрогали многочисленную паству до слез. Во время богослужения король Балдуин гордо восседал рядом со своей супругой Морфией, блиставшей иноземной армянской красотой. Монарху незачем было клонить голову долу: в настоящее время королевству ничто не угрожало, оно процветало и богатело, а новоиспеченный удалой зять обещал стать сильным и верным союзником в защите северных границ государства против турок, которые совершали постоянные набеги с восточной стороны. Со времен падения Иерусалима, то есть уже около двух десятилетий подряд, турки-сельджуки более не являлись крупной военной силой, хотя и не перестали представлять угрозу для королевской власти.
Размышляя об этом, Балдуин в глубине души чувствовал досадное беспокойство, и виной тому было донесение, полученное им накануне. В нем значилось, что из Сирии надвигаются новые силы, не имеющие ничего общего с турками. Слово «сарацины» мало что говорило королю — он раньше слышал, что так называют неверных, живущих где-то там, за тридевять земель, но даже не думал придавать этим сведениям сколько-нибудь серьезного значения. Теперь, судя по донесениям осведомителей, в бескрайних сирийских пустынях, прямо у его границ кишели орды мусульманских воителей, называвших себя сарацинами, — лишнее свидетельство того, что котел тамошних исламистских группировок и течений по-прежнему бурлил вовсю.
Балдуин уже прикидывал, чего будет стоить собрать его вечно рассредоточенное и изнемогающее под гнетом налогов войско, как вдруг осторожный кашель рядом напомнил королю, где он находится. Он увидел, как густые клубы ладана, поднимающиеся из кадильниц, окутывают врачующуюся пару, стоявшую у центрального алтаря. Последовав примеру остальных, Балдуин встал, поддержал жену под локоть и глубоко вздохнул, а затем вместе со всеми пропел во здравие молодых Те Deum. [28]
28
Те Deum — благодарственная молитва, исполняемая в конце богослужения.