Рыцарский долг
Шрифт:
– Смелый план, – немного подумав, кивнул Сен-Жермен. – Дерзкий, но вполне осуществимый. Только как ты собираешься добраться до Иерусалима, царевич? Ведь каменный саркофаг не погрузишь на верблюда, а твои воины похожи на кочевников и купцов не больше, чем орлы на домашних куриц.
– Поэтому я и прибыл сюда, нойон! – отозвался Толуй. – Как видишь, я не могу направить на запад армию. Я прошу тебя соединиться с моим отрядом и сопровождать саркофаг до Святого Града.
– Боюсь, что это не совсем то, чего ожидает от нас святой отец, – покачал головой Сен-Жермен. – Мы посланы, чтобы передать призыв тому, кто сможет на него ответить…
В подземелье
– Что скажете, рыцари? Выполним приказ дословно, дождемся завершения харултая и передадим послание избранному великому хану, кем бы он ни оказался? Или же…
Стоящий позади царевича Чормаган-нойон что-то произнес по-монгольски.
– Что он сказал? – толкнул Робер под бок стоящего рядом мастера Грига.
– Он говорит, – отозвался киликиец. – Монгольская мудрость учит: у правды железное лицо.
– Вот уж верно сказано – кивнул в ответ арденнец, – тащились через эту проклятую пустыню, думая, что приведем обратно огромное войско. А тут оказывается, у монголов свои дела, и нам придется или ждать у моря погоды, или вместо стотысячного войска доставить с собой царевича, у которого под рукой не больше сотни бойцов.
– Чингисхан, пришедший в Иерусалим, даже после смерти стоит десятков тысяч солдат, – отозвался брат Серпен. – Мы можем нарушить букву нашей миссии, но должны сохранить ее дух.
– Не знаю, кто такой этот Угедей, – добавил к его словам де Мерлан, – но скажу вам честно, что с такими воинами, как Толуй и Чормаган, я бы счел за честь биться плечом к плечу.
– Конечно же, мы поступим так, как нам велит христианский и рыцарский долг, – кивнул Сен-Жермен, – однако…
– Это еще не все, – глядя на колебания приора, произнес Толуй. – Отправляясь в путь, мы взяли с собой то, что, я уверен, не оставит вас равнодушными.
Чормаган откинул крышку ближнего сундука. Там, на груде золотых монет, лежал неширокий золотой обруч, украшенный большими рубинами и сапфирами. Его зубцы были отлиты в форме крестов, которые носили братья ордена Святого Гроба.
– Корона Иерусалимского королевства, которую Саладин захватил в Хаттинском сражении, – прошептал Сен-Жермен – и впервые за все время Жак услышал, как его голос дрожит от волнения. – Но как она оказалась у вас?
– Саладин преподнес ее в дар халифу Багдада, – ответил Толуй, – а тот, в свою очередь, отправил среди других подарков отцу, умоляя его не нападать на Ирак.
Рядом с короной в сундуке лежала огромная книга в золотом окладе и застежками для семи замков.
– Письма Святого Гроба! – снова прошептал приор. – Ассизы Иерусалимского королевства, которые охранял наш орден до того, как Святой Град был сдан Саладину. Возвратив эти реликвии в Иерусалим, мы прославим имя Христа и вселим в крестоносное воинство новую надежду! Что же, думать теперь больше не о чем. Выбор сделан, хан Толуй!
Молодой хан улыбнулся и, не умаляя царского достоинства, чуть склонил голову в благодарном поклоне:
– Раз мы достигли согласия, то давайте покинем это место, которое стало временной усыпальницей. Негоже здесь говорить о приземленном. Устроим совет, где решим окончательно, что необходимо сделать перед тем, как отправиться в путь.
Поздно вечером, перед самым закатом они покинули подземное убежище. Слушая, как со всех минаретов муэдзины призывают правоверных творить вечерний намаз, они дождались, когда ярко-красный солнечный
Толуй и Чормаган-нойон привели с собой из Монголии сотню всадников, которые, рассредоточившись по предместьям, затаились и ждали сигнала для выступления. Для подготовки к рейду молодой хан прислал на постоялый двор, где расквартировались посланники, своего человека – здоровенного уйгура с пузом, не желающим смирно сидеть под халатом и то и дело вылезавшим на всеобщее обозрение.
– Пойдем в обход всех караванных путей, по краю пустыни Нефуд, – тоном, не допускающим ни малейших возражений, заявил уйгур. – Там почти не бывает людей. Будем двигаться по ночам, а днем раскладывать юрты, прятать там всадников и коней и притворяться мирными кочевниками. Всякий, кто встретится нам на пути, расстанется с жизнью – это лучший способ сохранить в тайне любое передвижение.
Затем он внимательно оглядел повозки, с которыми братья прибыли из Акры, посмотрел на мирно жующих жвачку волов и недовольно скривился.
– Все это придется оставить здесь, – сказал он сопровождающему его Роберу. – Ваши холощеные быки ползают, как степные черепахи, да и зерна на них не напасешься. Не пройдет и двух недель – все на корм шакалам пойдут. Так что избавьтесь от обузы, оставив себе лишь лошадей и оружие. Через неделю, в день полной луны выходите на берег, в то место, куда вас приводили в последний раз. Там вас будут ждать барки. Все свои припасы и коней туда грузите – вместе поплывем четыре дня вниз по Тигру. Там нас будут ждать кибитки и монгольские кони. На них дальше поедем и груз повезем. Здесь всем скажете, что в Басру отправились, чтобы в Индию плыть.
Братья Святого Гроба начали готовиться к отбытию, и сразу же перед ними стал непростой вопрос. Флорентинец, полностью оправившийся от перелома, не был посвящен в тайну миссии посланников, но, будучи человеком неглупым и образованным, вполне мог догадаться, что за монголы возвращаются вместе с ними в Палестину, и какой они доставляют груз. Но, словно читая мысли приора, Каранзано в тот же вечер попросил, чтобы его оставили в Багдаде.
– Раз уж судьба забросила меня в самый просвещенный город мира, – сказал он Сен-Жермену, – грех уехать отсюда, не получив новых знаний. Я договорился в одном из медресе, мессир, чтобы меня обучали там астрономии до конца этого года. Вы позволите мне остаться?
Приор нахмурился. Вслед за ним посерели лица у присутствовавших при разговоре Серпена и Робера.
– Ты, наверное, забыл, приятель, – недовольно произнес Робер, – куда и зачем ты скакал посреди ночи, до того как мастер Григ с помощью своего арбалета передал тебе приглашение присоединиться к нашей поездке?
– Могу вам дать слово наследника рода Каранзано, – вспыхнул студиозус, – что я останусь в Багдаде до следующего Рождества и не буду передавать на запад ни письменных, ни устных депеш. Как бы то ни было, но я обязан вам жизнью. Видит Бог, будь вы не так благородны, то остался бы я лежать на дороге с перерезанным горлом. Скажите, на чем поклясться, что я сдержу данное вам слово?