Рюрик Скьёльдунг
Шрифт:
Впервые имя Рюрика мы встречаем в ПВЛ в записи под 862 г.
«Год 6370. Изгнали варяг за море и не дали им дани, и начали сами собой владеть. И не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица и стали воевать сами с собой. И сказали они себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью подобно тому, как другие называются свей (шведы), а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти прозывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родами и взяли с собой всю русь, и пришли
Летописец, словно чувствуя, что у потомков его сообщение может вызвать недоверие, несколько раз повторяет и поясняет, что русь — это варяги, что именно от варягов-руси берет начало Русская земля.
Антинорманисты с давних времен «Сказание», неразрывно связывающее варягов и Русь, объявляют «краеугольным камнем норманизма», потому что его довольно легко критиковать из-за целого ряда неясностей и противоречий, как было сказано выше, отмеченных в нем еще исследователями XVIII — ХІХ вв. (Плетнева 2015: 78; Грот 2012).
Сообщение летописи вызывало и вызывает у современных историков недоверие и споры — насколько достоверны сообщения летописи о руси IX в. и насколько можно доверять этим сообщениям. Особенно когда мы сопоставляем организацию власти на Руси и в Дании или в империи франков IX в. Поэтому вопрос о достоверности ПВЛ является одним из важных вопросов, который невозможно обойти при изучении истории Руси в IX в.
4.1. Достоверность ПВЛ
Проводя параллели между организацией власти норманнов в землях славян и финнов и в Дании IX в., мы выходим за рамки достоверных документов, представленных договорами руси с греками. Мы вынуждены опираться в основном на сообщения ПВЛ как faute de tіеuх. Типичным примером использования в исторической науке подобного подхода является использование сообщений исландских саг для интерпретации событий ранней истории англосаксонской Британии (Brunning 2013: 50).
Поэтому возникает вопрос о достоверности сообщений ПВЛ и возможности их привлечения для исследования социальных структур Руси IX в. Дело в том, что сообщения ПВЛ рассказывают о раннем периоде истории Руси, отстоящем от времени составления летописи на 200–300 лет. Большинство историков сходятся в том, что в целом хронология ПВЛ не выдерживает критики. А. А. Горский вообще считает, что можно поставить под сомнение «сведения Начального свода конца XI в. и "Повести временных лет" начала XII в. о Рюрике, Аскольде и Дире, о приходе в Киев Олега и Игоря» (Горский 1999: 43). Однако археологические открытия последнего времени в Старой Ладоге и на северо-западе Руси подтверждают, как кажется, сообщения летописи и отдельные датировки (Кузьмин 2008: 90; Белецкий 2006: 81, 104; Войтович 2011: 5). Поэтому некоторые историки считают, что при критическом отношении к летописи «Сказание», подтверждаемое некоторыми данными археологии, может послужить ценным историческим источником (Хлевов 2002: 27; Атанов 2007: 29).
Наиболее достоверными документами, включенными в состав ПВЛ, до последнего времени считались тексты договоров Руси с греками. Хотя относительно текста договора от 907 г. и высказывались сомнения. Но в последнее время после статьи Васильева М. А. стали высказываться мнения о том, что летописец придумал «обрамление» текста договоров на основе реалий своего времени. Причем основное сомнение вызвано тем, что договоров якобы не было в гипотетическом Начальном своде, реконструированном А. А. Шахматовым.
Это лишний пример того, как гипотеза о гипотетически реконструированном (то есть, возможно, никогда не существовавшем) своде в свою очередь порождает гипотезу,
Основным аргументом в отказе сообщениям ПВЛ о ранней руси в IX в. в достоверности служит реконструкция А. А. Шахматовым так называемых Древнейшего и Начального сводов, в которых, по его мнению, не было «Сказания о призвании» в том виде, в каком оно содержится в ПВЛ.
А. А. Шахматов основывался на точке зрения, что летописец не копировал летописи, а занимался литературной работой и редактировал летопись в соответствии с требованиями своего времени и, как мы бы сейчас сказали, «социальным заказом».
«Фундаментальные труды А. А. Шахматова показали, с одной стороны, тенденциозность древнерусского летописания, а с другой — его весьма сложную историю, в том числе и на древнейших этапах, предшествовавших составлению ПВЛ. Можно даже сказать, что в каком-то смысле Шахматов скомпрометировал летописи как источник для истории Руси до начала — середины XI в.» (Стефанович 2013).
Весь «конъектуральный» метод определения вставок и редактирования у Шахматова держится на допущении, что мышление летописца Древней Руси должно было быть столь же логичным и рациональным, как у современного историка, и не допускать неясностей, противоречий, повторений, несоответствий. И коль такие места встречаются в тексте летописи, он идентифицировал их как «вставки». Но это допущение весьма сомнительно само по себе. Так В. М. Истрин писал:
«Нельзя летописцу предписывать, чтобы он следовал нашему плану» (Истрин 1923: 56).
Обращает на себя внимание, что, даже говоря об образованных и высококультурных византийских книжниках и летописцах, историк отмечает, что ни Константин, ни кто-либо другой в его время «никогда не стремился к простому и ясному стилю» (Шевченко 1993: 24).
Сильнее других, по-моему, возразил А. А. Шахматову исследователь древнерусских летописей И. П. Еремин:
«Решительному пересмотру подлежит, по моему мнению, и самый образ летописца, утвердившийся в нашей науке (Нестора, Сильвестра или кого-то третьего — в данном случае это для нас безразлично), — многоопытного литератора-чиновника "политической канцелярии" князя, его официозного апологета и послушного исполнителя его поручений по части идеологической "обработки" общественного мнения.
Образ этот у А. А. Шахматова он уже отчетливо намечен — был окончательно дорисован последователями А. А. Шахматова» (Еремин 1947: 36).
Есть и другие соображения о беспристрастности древнего летописца. Так, Зыков отмечает, что, например, известия Амартола, касающиеся русско-византийских отношений, переносятся в ПВЛ почти дословно. При этом летописец добросовестно цитирует источник, хотя его соотечественники изображаются там в самом неприглядном виде (Зыков 1969: 49).
Е. В. Пчелов отмечает, что летописец легко мог бы выстроить понятную и непротиворечивую династическую линию, сделав Олега сыном Рюрика, а Игоря — сыном Олега (Пчелов 2018), что устраняло бы многие вопросы к хронологии. Скандинавские историки прибегали к подобным выстраиваниям стройных династических линий на основе героических преданий и эпоса (Aggesen 1992: 48–74). Однако древнерусский летописец предпочел сохранить древнюю традицию, пусть в некоторых местах неясную и противоречивую, а иногда и непонятную ему самому. Подобный подход характерен для устных сказителей былин и был отмечен акад. А. Ф. Гильфердингом. На вопрос исследователя о непонятном месте в былине, которое сам рассказчик объяснить не мог, сказитель отвечал: «Так сказывают!» (Гильфердинг 1894: 27–29).