Рюрик. Полёт сокола
Шрифт:
— Откуда тебе всё это ведомо, ты же так молода ещё? — удивился Рарог.
— Я с пяти лет слушаю и учусь, учусь и слушаю. Бабушка была сильной ведуньей, травознавству, заговорам, костоправству и много-много чему меня учила: слушать и понимать лес, птиц, зверей, небо и землю, а понимать их можно только тогда, когда любишь. — В это время за крохотными оконцами избушки запели птахи, возвещая о скором появлении Ярилы-Солнца.
— Ты можешь рассказать, о чём они говорят? — спросил Рарог, нежно гладя волосы и руки любимой.
— Могу, вот сейчас звери и птицы, ветер и ещё многие голоса говорят, что нас никто не ищет. А ещё… — Ефанда
Она возвращалась к яви медленно, тело ещё было недвижно. Появилось только ощущение света, тепла и ещё чего-то невыразимо нежного, что разливалось по всему её существу. Она почувствовала, как осторожно прикоснулись к её устам его нежные уста. В маленькие оконца уже пробивался дневной свет.
— Мне пора, — не то спрашивая, не то убеждая себя оторваться от любимой, молвил князь.
— Да, любый, уже пора… Постой! — вдруг воскликнула она и села на настиле. — Я по-прежнему слышу и понимаю голоса леса, сейчас даже яснее, чем раньше! Выходит, что став женщиной, я не потеряла свой дар! — засмеялась она радостно. — И сейчас вспомнила, бабушка мне говорила однажды, что дар остаётся, только когда на двоих одна душа, но это бывает очень редко.
— Что же это значит? — спросил он.
— А то, что мы теперь должны быть вместе, я стану твоей Берегиней, — тихо прошептала она, снова прильнув к его груди.
— Почему станешь, ты и так моя Берегиня, с той самой первой встречи у вас дома, когда Ольг привёз тебе в подарок этот торквис, — Рарог тронул оберег на шее Ефанды. — А я как увидел тебя, так и утонул сразу в твоих кельтских колдовских очах… Постой, я принесу одежду…
Князь отворил дверь, чтобы идти к озеру, и вдруг увидел одежду аккуратно сложенной у порога. Сверху вместе с поясом лежал его Болотный меч.
Рарог с Ефандой живо облачились и, держась за руки, пошли по тропке. На берегу, на той самой коряге, где вчера разоблачалась Ефанда, сидел Ольг, наблюдая за проливающимися в озёрную гладь червонно-золотыми багрянцами нового утра.
Глава VII
Боль расставания
Энгельштайн и Отто бегут в Киев. Велина отправлена на поселение в Изборск. Чувствует, что затяжелела. Хочет родить и назвать Ольгом. Истерика Ружены. Нож и записка. Отъезд в Вагрию. Рарог приезжает проститься с дочерью. «Ружена, не держи зла!»
Пастор Энгельштайн почти не спал всю эту тревожную ночь, он молился и думал, думал и снова молился. Сейчас там, в лесу под Альдогой, решается многое, если бог даст и всё пройдёт, как задумано, то будет нетрудно убедить Регину для собственной безопасности принять в дар от земляков отряд воинов-франков, которые будут её личной охраной. А Велина покается и вернётся к Ольгу. Если же кельт окажется слишком упрямым, то… Лишь под утро пастор задремал чутким тревожным сном. Разбудил его неясный скрежет во дворе, залаял
— Падре, отвори, это я, Отто! — послышался глухой голос.
Энгельштайн, помедлив, отворил массивный железный засов, опасливо вглядываясь в темноту. Крест-кинжал невольно дрогнул в руке пастора, а рука сама принялась сотворять крестное знамение, когда из проёма двери появилось нечто. Сутулая стать на шатающихся полусогнутых ногах в робком свете лампад остановилась и принялась осматриваться, издав какой-то хриплый звук. На чистые половицы упало несколько комков ссохшейся зелёноватой грязи, по горнице распространился болотный смрад. Явление из преисподней обернулось к онемевшему пастору, уже готовому пустить в ход против жуткого существа свой священный крест-кинжал.
— Воды, горячей воды! — прохрипело существо, и голос его опять показался знакомым.
— Отто? — неуверенно спросил священник, всё ещё держа крест наготове.
— Святой отец, у нас совсем нет времени, — сделав несколько крупных жадных глотков из ковша с водой, уже внятно заговорил вошедший. — Велина и один из наших людей в руках воеводы, этого беловолосого дьявола. Я их опередил, но… мне нужна тёплая вода и одежда…
— Что Ререк? — сурово спросил Энгельштайн, указывая на большую кадку, в которой он мылся ночью, стараясь избавиться от навязчивых тревожных мыслей. Живя среди невероятно чистоплотных по европейским меркам славян, он и сам незаметно пристрастился к омовениям, и хоть не сопрягал это с молитвой, но успокаивать и упорядочивать мысли при помощи купания научился.
— Жив остался… эта ведьма, сестра воеводы, колдовством освободила его, а потом и сам Ольг пожаловал, людей наших убил… — сорвав с себя зловонную одежду и с удовольствием погружаясь в ещё не совсем остывшую воду, — ответил изведыватель. — Но подробности потом, на рассвете купцы уходят в Киев, нам надо успеть на их лодьи.
— Почему в Киев?
— У нас нет выбора, дружинники воеводы перекроют все дороги и водные пути, особенно на север и запад.
— Хорошо, я возьму самое ценное, — мрачно согласился Энгельштайн, громко вызывая слугу Эрлиха.
— Что случилось, святой отец? — сонно моргая и шлёпая босыми ногами, спросил здоровенный рыжий слуга в исподнем, появившись в светлице.
— Сбор по первому варианту, быстро! — рыкнул на него обычно мягкий и невозмутимый хозяин.
Изборская пленница
Озлобленная, с чёрным сердцем, возвращалась Велина в Изборск. Всё вокруг теперь казалось чужим и неприветливым. С какими надеждами уезжали они с Вадимом отсюда. Посадником в Нов-град, это не шутка! А если будет на то Господня воля, с посадского можно и в княжеский терем переселиться! От такой мысли дух захватывало, и сладко томно становилось в груди… И вот ныне ни Вадима, ни княжеского, ни даже посадского терема… Отправлена в старый отчий дом, да ещё и под надзором, во всём отчитываться уличному старосте должна, без его разрешения ни шагу ступить, а из града и вовсе выезжать Ольг с Рюриком запретили. Пленница…