Рывок на волю
Шрифт:
Тепловозик свистнул и начал сбавлять ход. Громыхнул на нескольких стрелках. Одноколейка, по которой мы въезжали в Микунь, разветвилась, как генеалогическое дерево многодетной семьи. А впереди по курсу я уже приметил женскую фигурку в длинном демисезонном пальто и с пышной светлой прической. Дюймовка. Приехали.
Я приоткрыл дверцу в кабину, буркнул Сан Санычу:
– Спасибо. До встречи. – И, не дождавшись ответа, спустился по лесенке и соскочил на насыпь. Под подошвами сапог заскрипел мелкий гравий.
– С прибытием. – Накрашенная мордашка Дюймовки расплылась в широкой улыбке. Мне в шею ткнулись аппетитные пухлые губки. – Ой, перемазала! – Тыльной стороной ладони Ольга стерла мне с шеи следы помады. –
Мы перешли через дорогу и углубились во дворы трехэтажек. Дюймовка, не переставая трещать языком, попробовала уцепиться за мою руку, но я отстранился. Это задело ее за живое.
– И чем же я тебе так не понравилась?
– Наоборот, – улыбнулся я, – дура ты разнаряженная. Представь, как мы смотримся со стороны. Ты в пальто то ли от «Гуччи», то ли от «Кляйна» и я, этакий промысловик-медвежатник в резиновых сапогах и старой линялой ветровке. Небритый, нестриженный.
– А! – расхохоталась Дюймовка. – Плюнь. Ты не в Питере, ты в Микуне. Еще и не таких тут повстречаешь… Хотя, наверное, не доведется. Сейчас уже на фатеру придем. А завтра утром уезжаешь на утреннем дизельке. Так что здесь особо не погуляешь.
Ольга направилась к подъезду одного из домов. Я поплелся за ней и услышал, как моя спутница выругалась:
– Твою мать! Торчат, наседки, на стреме! Здра-а-авствуйте! Тамара Ивановна, как ваше здоровье?
– Ничего здоровьецо, Оленька, – пропела одна из трех старушенций, сидевших на скамеечке возле нужного нам подъезда. – И тебе здравствуй. Кады ж ты приехамши. Нонеча, а?
– Здравствуйте, здравствуйте, – пропели другие старухи.
– Добрый день, – буркнул я.
– Вчерась, Тамара Ивановна. – Дюймовка обняла меня, ткнулась курносым носиком мне в бороду. – Муж мой, Миша.
– Ба-а-атюшки! Замуж вышла никак?
– Ну-у-у… – изобразила смущение Ольга. – В октябре свадьба. – Актриса из нее была идеальная. – Извините, пойдем. Дядь Паша себя неважно чувствует. За лекарством ходили. – Дюймовка заговорщицки улыбнулась и, к моему ужасу, похлопала ладошкой по пистолету, спрятанному под курткой. Впрочем, бабки вообразили, что у меня там бутылка.
– Идите, лечитеся, – великодушно позволила Тамара Ивановна, и мы поспешили скрыться в подъезде.
– На третий этаж, – подтолкнула меня вперед Ольга. И тут же зашипела мне в спину: – Свихнулся? На хрен волыну с собой притащил? Не парма здесь, мусора не дадут попалить. Сразу завалят…
– Ша, кнопка! – сказал я добродушно, обернулся и растрепал ей прическу. – Малая еще мне указывать.
Дюймовка в ответ расхохоталась…
В трехкомнатной квартире-распашонке нас встретил скрюченный дед лет девяноста и женщина необъятных размеров в ширину. Засаленный на груди халат и выглядывающая из-под него ночная рубашка не вызвали бы у меня особого расположения к хозяйке, если бы не обезоруживающее радушие, с каким она меня встретила.
– А, гостюшка дорогой. Заждались, заждались. Добро пожаловать. – Ей было на вид лет пятьдесят, и я еще не успел решить, как к ней обращаться – на «ты» или на «вы», – когда она по-простому представилась: – А я Рита. – И, с трудом опустившись на четвереньки, начала шарить под стойкой для обуви в поисках тапочек.
– Павел, – проскрипел старик и протянул мне руку. Рукопожатие оказалось на удивление крепким. Впрочем, как и сам дед.
Когда уже через десять минут мы уселись за обильно накрытый стол, он хлестал водку, ничуть не пьянея. Опрокидывал в себя граммов сто пятьдесят, шумно выдыхал воздух и закусывал долькой чеснока. Я не заметил, чтобы он ел что-нибудь кроме чеснока и обычной черняхи.
Никакими
48
Лопатина – одежда.
Не успели уняться страсти после набега лося, как накануне 1-го сентября пропали двое детишек из местного интерната, приехавшие в Микунь из глухих леспромхозов на новый учебный год. Мальчик тринадцати лет и девочка – двенадцати – ушли в тайгу и заблудились. Их искали четверо суток, пока не обнаружили в тридцати километрах к северу от поселка. Продвинутые местные Ромео и Джульета свили любовное гнездышко в старой кушне, [49] при этом обустроили свой быт настолько умело, что этому поразились даже бывалые охотники. Продуктов, принесенных с собой, «молодоженам» должно было хватить не менее чем на медовый месяц. «Муж» занимался рыбалкой и заготовкой дров, «жена» собирала ягоды и грибы, а также вела хозяйство, притом настолько справно, что изба внутри просто блистала чистотой, а на столе стоял котелок с тестом, замешенным для шанег. На широких нарах был оборудован прямо-таки королевский сексодром. Наперинник и две наволочки туго набиты сухим мхом, и все это застелено чистыми простыней и одеялами, унесенными из интерната.
49
Кушня – лесная избушка.
– Вот ведь грызуны сопливые, – проскрипел старик. – Об меня, о семнадцатилетнего, батька все вожжи измочалил, когда девку, свою погодку, порушил на повети. А про этих еще и в районке, твою мать, отписали. Герои! Дык что ж, другие теперича так же не побегут? По-бегу-у-ут. А потомока мамкам в подолах понесут: «Нате, матушка, нянькайтесь».
«Хрен понесут, – подумал я. – О том, как предохраняться, детишки знают сейчас лучше взрослых». Но вслух ничего не сказал. Меня больше волновала моя собственная судьба. А про то, куда же я теперь двину дальше из этого Микуня, в котором топят в сортирах лосей, не было сказано не единого слова.
Но стоило нам немного разобраться с обедом, как меня тут же взяла в оборот Рита. Открыла шифоньер, достала оттуда белую рубашку, пиджак и галстук.
– Переодевайся, – коротко распорядилась она и, когда я смерил ее и предлагаемую мне одежду вопросительным взглядом, расхохоталась. – Чего зыркаешь? Не боись, не женить тебя поведем, красавца такого. На ксиву сфоткаю, да и только. Одевайси-и-и.
Рубашка оказалась мне велика, пиджак, наоборот, настолько мал, что я с трудом смог застегнуть его на все пуговицы, а галстук, похоже, давали жевать теленку.