Рыжая легкого поведения
Шрифт:
– Я буду очень рада, если ты кроме того, что готовишь, будешь иногда убираться. Я и сама хотела тебе это предложить. Триста долларов к тому, что я тебе плачу, тебя устроят?
Соня благодарно кивнула и покраснела. Она, конечно, не ожидала такого поворота.
– Тогда получи аванс и, после того как все сделаешь, можешь до шести часов походить по магазинам. Кстати, у нас кончились сыр и печенье, кажется…
Уже в машине, мчась по привычному маршруту в сторону прокуратуры, она вдруг подумала: «А ведь Логинов, когда раскусит, кто поддерживает в доме уют и так вкусно кормит его, скорее женится на Соне, чем на мне». И еще чуть позже: «Ну и пусть. Флаг ему в руки…»
– Ты что, не могла мне предварительно
Разговор происходил в кабинете прокурора. Логинов сидел за столом, на котором в строгом порядке были разложены дела, и смотрел на Наталию уставшими покрасневшими от бессонной ночи глазами.
– А в чем, собственно, дело? Почему ты недоволен моим приходом?
– Мне вообще не хотелось бы, чтобы ты появлялась здесь так часто…
– Логинов, мы сейчас поссоримся, – начала закипать Наталия, прекрасно понимая, что имеет в виду Игорь Валентинович. С одной стороны, она ему была просто необходима для успешного расследования, а с другой – он не хотел, чтобы она лишний раз привлекала к себе внимание его подчиненных. Чисто психологически его поведение было более чем естественным, но каждый раз облачаться в его кожу ей не хотелось: пусть и он войдет в ее положение и приложит все силы для того, чтобы помочь ей, а не намекать, что ее присутствие в стенах прокуратуры нежелательно. – Думаю, что тебе не надо объяснять, что я приехала сюда не для того, чтобы посмотреть в твои красные глаза и справиться о твоем самочувствии.
– А почему бы и нет?
– Мне не до шуток. Скажи, в каком морге находятся трупы, дай мне разрешение или записку для твоего Романова, и я оставлю тебя в покое. У меня уже в печенках сидит твоя бессмысленная мнительность… Ты стал как девушка. А мне работать надо. Я увидела нечто такое, что, как мне кажется, имеет прямое отношение к этим несчастным… И уверяю тебя, если ты не изменишь свое отношение к моим поступкам, то вскоре вообще забудешь о моем существовании. Я не шучу. А теперь давай пиши своему «упертому Романову».
Логинов протер глаза, мотнул головой, словно увидел перед собой призрак.
– Как ты изменилась, – наконец сказал он, автоматически нашаривая в нагрудном кармане ручку одной рукой и пытаясь открыть кожаную папку другой. – Когда я познакомился с тобой, то меньше всего мог предположить, что ты мало того, что прочно войдешь в мою личную жизнь, но еще и ворвешься, как ветер, как пожар… в мою работу. А как изменился тон, которым ты разговариваешь со мной! Ты мне, кажется, уже начинаешь ставить условия?
– Жизнь не стоит на месте, и тебе пора бы это знать. Ты и сам изменился, стал, к примеру, толще сантиметров на десять, да и огрубел… Раньше ты был сама нежность, а сейчас, когда тебе некогда, забываешь меня даже поцеловать.
Он хотел что-то возразить, но она показала ему взглядом на ручку, которую он держал в руках, тем самым давая понять, что разговор окончен и что она спешит.
– Обещаю тебе, что как только что-нибудь обнаружу или просто пойму, обязательно позвоню. Только когда тебя повысят в звании, не забудь поставить мне шампанское и купить двухэтажную коробку конфет.
Глава 6
ИРОЧКА СОЛЯНАЯ
Огромная кастрюля с манной кашей источала сладковато-горелый дух – так всегда пахнет в детских садах и яслях. Это запах тепла, детства и самой невинности.
Ира Соляная, стриженая шатенка с пикантной родинкой над верхней губой, воспитательница младшей группы детского сада номер 6, дождалась, когда в кастрюльку с иероглифами «мл. гр.», выведенными густой красной масляной краской, положили большой кусок желтого сливочного масла, и понесла ее на второй этаж, в группу. Затем снова спустилась на кухню и приняла из натруженных рук поварихи большой коричневый пластмассовый поднос с тридцатью нежными
– Все, можешь быть свободна, – бросила она через плечо Ире, от досады и злости не знавшей, что и сказать. – Иди к своим сопливым, а я тут быстро все накрою.
– Вообще-то я уже сама все накрыла. – Ира чувствовала, как предательские слезы наворачиваются на глаза. Ей было ужасно стыдно за свою слабость и за то, как быстро и ловко эта Рая стала самым главным лицом в их группе, хотя всего неделю тому назад устроилась сюда нянечкой.
– Вот и отлично. – Ергалиева, покачивая бедрами, прошлась между столами, наливая в крохотные бокальчики какао. Время от времени она останавливалась, чтобы съесть пару бутербродов. Ира, которая наблюдала за ней, сглотнула слюну: им, и воспитателям, и нянечкам да и вообще всему обслуживающему персоналу, строго-настрого запрещалось есть детсадовскую еду. Лишних порций практически не бывало, поскольку велся строгий учет и родители заболевших детей всегда звонили и предупреждали, чтобы ребенка «сняли с питания», это позволяло им экономить при оплате. Но это не мешало Раечке Ергалиевой находить себе пару-другую бутербродов или котлет, которые она съедала, не моргнув глазом, мотивируя это тем, что тот или иной ребенок «все равно не съест»… И напрасно Ира пыталась объяснить ей, что их задача – уговорить ребенка съесть свою порцию… Все было бесполезно.
И вдруг она, не выдержав нахального поведения нянечки, сказала, да так громко, что дети, которые играли на ковре в комнате, как-то попритихли и повернули в сторону взрослых головы:
– Если ты не прекратишь есть чужую еду, мне придется поставить вопрос о твоем увольнении на педсобрании. Я не шучу.
Ергалиева, спокойно проглотив бутерброд, налила себе какао и с удовольствием, с чувством превосходства, не спеша выпила его:
– Да пошла ты…
И тут случилось то, о чем долго потом будут говорить в стенах этого детсада: Ира ударила Ергалиеву. Наотмашь по лицу. Сначала один раз по правой щеке, а потом тыльной стороной ладони – по левой. И так несколько раз. Пока лицо ненавистной ей татарки не стало красным.
Затем она спокойно, насколько ей позволяло природное самообладание, вышла из группы и направилась в кабинет к заведующей.
– Я надавала пощечин Раисе Ергалиевой за то, что она беззастенчиво объедала моих детей. Можете меня уволить, но заодно и ее…
После этого инцидента у нее весь день болела голова. Рая куда-то исчезла. Ира даже не знала, о чем с ней говорила заведующая, когда вызвала к себе. Но без нянечки в группе стало как будто светлее и уж, во всяком случае, спокойнее. И когда в пять часов, как по расписанию, на детской площадке перед самым окном ее группы показался тот самый мужчина, с которым она познакомилась три дня назад, настроение и вовсе поднялось. Она уже знала, что они снова отправятся в то немецкое кафе, где Александр (так звали мужчину) угостит ее горячими пирожками с яблоками и холодной, с кубиком льда, терпкой колой.
Она едва дождалась, когда ушла заведующая, чтобы можно было поручить всех оставшихся ребятишек воспитательнице подготовительной группы, которая иногда выручала ее таким образом.
– У меня всего семеро осталось, но их очень скоро разберут, – сказала Ира своей подруге, подводя к ее веранде стайку детей.
– Это он? – спросила та, кивая головой на стоящего у ворот мужчину в черных джинсах и черной рубашке с короткими рукавами.
– Он.
– Красивый. А кто он?
– Бизнесмен какой-то. Я точно не знаю.