Рыжее братство. Трилогия

Фирсанова Юлия Алексеевна

Мужчина коротко хохотнул:

– Есть такое.

– Эй, а почему тут никого из прихожан не видно? Неужто все этого парня, – я скосила глаза на статую бога, – так опасаются?

– Сегодня день покаяния для приговоренных, их скоро приведут, – просветил собеседник. – Никто, кроме жрецов, в храм не заходит. Ну, магевы и маги не в счет.

– А ты? – удивилась я, не чуя в вооруженном мужчине ни капли таланта изза отсутствия такового или изза собственной природной тупости.

– Я – палач, – скромно признался он и прищурился, стараясь уловить, как отреагирует

девица. Опять, что ли, напугать задумал или шокировать?

– Вау! Правда? – Я искренне восхитилась и подалась к джентльмену редкой, а в моем мире так и почти вымершей профессии.

Мужчина чуток отшатнулся от меня:

– Ты чего, палача ни разу не видела?

– Нет! Только иллюстрации в книгах. – Глаза снова принялись рассматривать воина как музейную редкость. – Ты первый! И чего на меня такими дикими зенками смотришь? Чего ждал, чтоб я испуганно завизжала или плеваться начала? Ну, если очень хочется, так скажи! Могу и повизжать и поплеваться!

– Не надо, – почесал щеку палач. – Я вообщето охранник, купцы, обозы, ну и так далее. Только этой зимой мой наниматель решил рискнуть и жирный куш сорвать, пока морозы не вдарили, обоз повел в Патер из Сурдины. Дождина всю дорогу ледяной лил не переставая, так он захворал, поначалу кашлял и сморкался, а потом в горячке слег да помер. Ни мага, ни лекаря при обозе не случилось. А как до города добрели, с нами никто расплатиться не подумал. Я совсем на мели оказался, товар кредиторы захапали, наш хозяин, видишь ли, чуть ли не половине города задолжал, дивлюсь, как самогото в рабство не продали. Ну без монеты в карманах пытался к стражам приткнуться, а и у них набор толькотолько прошел, не на разбой же было идти. Вот тут как раз палача и начали искать, тот, что до меня был, на улице шмякнулся и башку о крыльцо проломил. Я подумал: хуже, чем есть, мне уже не будет, вот и нанялся. Слушай, а чего я тебе все это рассказываю? – неожиданно остановился и удивился воин. – Колдовством, что ль, мне язык распустила, а, магева?

– Вот еще, – фыркнула я и тоном знатока пояснила: – Это у тебя типичный синдром попутчика проявился!

– Чего? – не понял собеседник, но на всякий случай нахмурился.

– Синдром попутчика, – повторила я, глядя на мужчину с сочувствием. – Такое бывает, если чтото долго в душе держишь, выговориться хочется, совесть облегчить или просто так потрепаться за жизнь, а не с кем, стыдно или опасно. Тогда первому же незнакомцу готов душу нараспашку открыть, коль уверен, что выговоришься, а потом вы каждый своей дорогой пойдете.

– Амгх, – многозначительно прокомментировал речь мужчина и тут же, сбросив минутную неловкость, заметил, заслышав снаружи пронзительный, душераздирающий хриплый звук некоего музыкального инструмента, над которым безжалостно издевались какието дилетанты: – Вот и приговоренных ведут.

– А насто за что пытают? – заткнув уши, процедила сквозь вибрирующие в такт дивным звукам зубы. Как еще не повыпадали сразу, бедолажки, не знаю!

– За компанию, магева, – ухмыльнулся палач и утешительно похлопал меня по плечу.

Вопиющая фамильярность

по отношению к обладательнице волшебного дарования! Но вообщето я не гордая, вернее, не настолько гордая, чтобы возмущаться, когда тебя пытаются утешить и повеселить, поэтому постаралась улыбнуться. Вой тем временем смолк, и я смогла даже ощериться вполне радостно уже от облегчения. Мужик с мечами, даром что палач, мне понравился куда больше коллеги Лорда с его подвижными бровями, кружевами и тросточкой.

– А, ну за компанию и жид удавился, – солидно покивала я.

В храм под конвоем из шести стражников, одного дудельщика, чтоб у него, садиста, язык отсох, и типа совершенно судейской наружности ввели трех человек в одинаковых серых робах, более всего напоминающих мешки с тремя дырками для рук и головы. Точно такие же, только без дырок, я видела у себя в подвале с картошкой, а если с дырками, то на городском показе мод начинающих кутюрье, нет, всетаки здешние были симпатичнее. Руки и ноги у троих в сером без всякой лишней жестокости довольно крепко были связаны веревками. Жрецы выстроились с чемто вроде метелок в руках и нацепленными на физиономии строгими выражениями по обеим сторонам от расстеленного коврика.

– Значит, тебе обязательно тут торчать, изучая будущих жертв? – поинтересовалась у палача.

– Нет, – нахмурился воин и, помявшись, признался: – Это я для себя. Слушаю их исповеди, чтобы понять, что не невинных людей буду жизни лишать.

– А если приговоренный будет о своей безгрешности кричать? – иезуитски уточнила я.

– Бывали такие, – спокойно кивнул палач, – только Гарнаг все видит!

– С этого места прошу поподробнее, – заметила я, фамильярно дернув мужчину за рукав.

Раз ему меня по плечу похлопывать можно, значит, и мне вот так запросто с ним тоже не возбраняется!

– Его глаза. – Собеседник указал на черные камушки, вставленные в глазницы статуи. – Когда идет гласная исповедь и кается виновный, глаза красным горят, цветом крови, а коль невинного огульно обвинили, по навету клеветническому, голубым вспыхивают.

– Интересный светофор получается, – одобрила я метод классификации преступников, способствующий свершению гарантированно справедливого правосудия и уберегающий систему от коррупции, если действительно речь идет о настоящем чуде и жрецы ему никакими физическими методами не способствуют. И тут же, не удержавшись, полюбопытствовала:

– А бывало, что глазки Гарнага вообще черными оставались?

– Редко, но бывало, – согласился палач. – Это значит, что люди сами разбираться в деле должны.

«А может, у Гарнага передатчик забарахлил?» – подумалось мне, но посвящать палача в свои сомнения не стала. Работа у него и так нервная, к чему лишние сомнения и терзания. Будь он равнодушной скотиной, казнил бы приговоренных, как в контракте условлено, и в ус не дул, а он переживает. Одно дело врага в бою зарубить, а совсем другое того на тот свет отправить, кого к тебе как телка на заклание привели. Чтоб спокойней спалось, надо знать, какого мерзавца жизни лишаешь.