Рыжее знамя упрямства
Шрифт:
– Не смейте! – снова закричал Виктор Максимович. И кричал что-то еще, потом закашлялся. Налетевший ветер взметнул над его плечами парусину апселя, и это придало происходящему некую романтическую окраску. Впрочем, стишата, которые вдруг вспомнились стучащему зубами Словко были не романтическими, а ехидными. Он их сочинил еще в третьем классе, для дурашливой картинки в "Лиловой кляксе":
Видите: это пустой горизонт, Солнце встает из тумана. Это вот остров – на нем Робинзон В юбке из листьев банана…Тьфу!
Уже издалека Словко увидел, что Смолянцев запахнулся в апсель, как Наполеон в плащ, и снова пошел к полюбившемуся камню. А ветер надул Рыжкин стаксель, надавил на белый треугольник грота (и, наверно удивился: почему парус теперь стал такой маленький?)
Но и с маленьким гротом "Зюйд" побежал резво. Иногда его догоняла волна – теперь без гребней, пологая, почти попутная, поднимала корму, мягко уходила под днище. На таком курсе даже очень крепкий ветер был не страшен остойчивому суденышку с зарифленным парусом. И можно было не откренивать.
– Рыжик, сядь в кокпит, не торчи на ветру.
Рыжик послушно съежился у носовой переборки. Глянул: "А ты?" Но Словко оставался на борту, у кормы – иначе трудно работать румпелем и ничего не видно впереди.
Мягкий бег яхты, скорость, совсем уже не страшные шум и плеск могли бы сделать этот отрезок пути сплошной радостью. Если бы не холод (все-таки он крепко донимал), не саднящая боль от удара гиком и не мысли (они все же царапались) об оставленном на острове Смолянцеве, "Но ведь сам же виноват", – сказал себе Словко. Он был уверен, что и Корнеич рассудит так же…
Когда были в ста метрах от гавани, выскочила навстречу моторка.
– Эй, привет! – радостно заголосил Федя. – А где ваш пассажир?
– На Языке! Не захотел с нами! Сходи за ним!.. А за Корнеичем не надо, он идет сюда на "Робинзоне"!
Федя рванул сквозь волны, а Словко обогнул мыс и носом подвел "Зюйд" к привычному (родному такому!) причалу.
К счастью, на базе была душевая. И (опять же, к счастью) нынче не была отключена горячая вода. Степан Геннадьевич Поморцев опытным глазом определил в Рыжике и Словко "повышенную степень трясучести" и без лишних разговоров погнал их под тугие струи. Словко сладко изнемогал под этими струями, ощущая, как уходят из него последние судороги озноба. А в соседней кабинке верещал наполовину всерьез Рыжик, которому самолично "возвращал нормальный тепловой баланс" начальник базы.
– Ай! Дядя Степа! Кипяток же! Мама!..
– Мама только скажет спасибо… если не схватишь чахотку… Терпи…
После душа Словко натянул наконец возвращенную Рыжиком форму, а сам Рыжик был облачен в длиннющую взрослую тельняшку. В таком виде он последовал за своим командиром в пристройку, именуемую "бытовка". Там Словко старинным электрическим утюгом высушил и выгладил мокрые Рыжкины шмотки. Ему было не привыкать – свою форму он гладил с первого класса.
Наконец Рыжик обрел привычный облик барабанщика – даже берет и аксельбант на месте. Словко глянул в пятнистое зеркало на себя. Ну… малость помят, но в общем-то ничего. Хотя не красавец, конечно. Мама про его внешность говорила: "Ноги, космы и шевроны…" Словко расчесал выгоревшие космы пальцами, поскреб на ноге розовое пятно отвалившейся болячки и увидел сквозь отраженное в зеркале окно, как подошла к пирсу моторка. Из нее выбрался и кинул на руки Феде свернутый парус Виктор Максимович Смолянцев. Что-то спросил у моториста и быстро зашагал к штабному домику. У Словко опять неприятно зацарапалось внутри. "Но он ведь сам виноват…" Будто отзываясь на царапанье, завибрировал на груди под рубашкой мобильник.
– Словко,
– Степан Геннадьич нас в душе отпаривал!
– Значит, вы уже на базе?! Все в порядке?
Словко не стал вдаваться в подробности.
– В полном…
– Дождись там меня, ладно?
– Мы дождемся… А ты где?
– На полпути. Была мелкая неприятность, наветренный бакштаг полетел, торчали в дрейфе, чинились. Теперь уже в норме…
– Сильно свистит?
– Изрядно. Зато скорее дойдем…
"Если что-нибудь еще не полетит", – мысленно добавил Словко. Свистело и правда изрядно. На серой воде белели частые барашки. Над Мельничным полуостровом наперегонки мчались клочковатые пасмурные тучки. Верхушка мачты на мысу гнулась. Хорошо хотя бы, что не было дождя и морось тоже исчезла.
Однако в любую погоду надо заниматься делом. Крепкие ребята-многоборцы, что возились в эллинге со шлюпкой, по просьбе Словко выдернули из воды, поставили на тележку, а потом на кильблоки "Зюйд".
– Цените морскую солидарность, юнги!
– Он не юнга, а капитан, – ревниво сказал про Словко Рыжик.
– Виноваты, учтем, – пообещал старшина многоборцев.
Словко взял в дежурке ключ от ангара. Потом они с Рыжиком убрали с "Зюйда" паруса, понесли их в ангар вместе с гребками и отвязанным от штага лисенком Берендеем. Рыжик что-то украдкой шептал промокшему Берендею. Паруса растянули для просушки вдоль стеллажей с запасным рангоутом. Берендея на шкентеле подцепили к рында-булиню запасного сигнального колокола – пусть и зверь сохнет. Сходили еще раз к "Зюйду", принесли спасательные жилеты и аптечку. Словко открыл шкаф-рундук, чтобы убрать в него коробку с лекарствами (сразу вспомнил: "А что теперь с Олегом Петровичем?"). В рундуке хранилось всякое отрядное имущество: запасные блоки, папки с бланками гоночных протоколов, кое-какая посуда, фонарики, сигнальные флажки… На внутренней стороне дверцы всегда висел оранжевый мачтовый флаг. Сейчас его не было…
Словко помигал. Выскочил из ангара. Поморцев неподалеку что-то втолковывал инструктору Володе.
– Степан Геннадьич! Сегодня кто-нибудь, кроме нас брал ключ от ангара?! Флага нет на месте!
– Аида Матвеевна утром приезжала, она и забрала! Сказала, что для лагеря… А вы, кстати, почему не в лагере? – наконец уловил странность ситуации начальник базы. Он был не в курсе эспадовских проблем.
– Обстоятельства… – неохотно отозвался Словко. "Вот зараза! И флаг стащила! Видать, нарочно приезжала! Как мы теперь без флага-то…"
Рыжику Словко ничего не сказал: зачем его лишний раз огорчать… Тот уже пристроился на мягких запасных жилетах – с книжкой "Принц и нищий", которую вытащил из своей ячейки. Накинул на себя старую парусину. ("Ну, читатель! Пуще меня…")
– Словко, не закрывай дверь, ладно? А то темно будет…
– Можно же лампу зажечь… – Словко щелкнул выключателем, вспыхнула под балкой стоваттная лампочка. И… сразу – память о недавнем дне. Когда эта лампа не зажглась. Потому что отключили энергию. И когда в больнице остановился аппарат "искусственное сердце"… И Тёма Ромейкин…
Словко сжал зубы.
Появился в ангаре моторист Федя, протянул свернутый апсель и жилет Смолянцева:
– Привет от вашего пассажира…
– Ох, а я и забыл! – Словко хлопнул себя по лбу.
– Немудрено при таких приключениях, – посочувствовал Федя. – Словко, тебя Каперанг зовет. Прямо сейчас, к себе в каюту. Двигай…
"Уже приехал? Как быстро!.. А зачем зовет? Ох, ясно зачем…"
Каютой (вернее, "командирской каютой") назывался кабинет начальника моршколы РОСТО в штабном домике. Там обычно проводились совещания начальства.