Рыжий, циничный, неприличный
Шрифт:
– Наверное.
– Маловероятно.
– Почему?
– Никогда об этом не думал.
– А ты подумай.
– А ты подумай о докторской степени.
Клео еще раз вздохнула и тоже стала пить чай.
– Паш, расскажи мне о своей семье.
– Ну… Марфу ты видела, Петьку тоже.
– А родители? Чем занимается твой отец?
– Он… ну он президент союза рестораторов и отельеров Москвы.
Клео наморщила лоб.
– Это значит, что он…
– У него несколько ресторанов. Одним из них, кстати, управляет Марфа.
– Кошмар! – ахнула Клео.
– Почему кошмар?
–
– Потому что родительская семья – это родительская семья, а я – это я.
По этой ровной фразе Клео вдруг понял о мужчине, за которого собралась замуж, сразу очень многое. Лариса Ивановна права – он ух, какой!
– А мама? – мягко спросила она. – Мама имеет отношения к ресторанному бизнесу?
– Нет. Она врач. И там настоящая врачебная династия. Мама хирург, ее брат, мой дядька – детский хирург с золотыми руками, их отец, мой дед – травматолог, заслуженный по самое не могу, на нем уже места для наград нету.
– Получается, то и ты, и Петр не стали продолжать ни оду из семейных династий? – спросила Клео. Ей было остро интересно теперь, что за семейство – эти Тихие. – Вот Марфа продолжает дело отца. А вы с братом?
– А мы сами по себе, да.
– Почему? – ей и в самом деле было дико интересно.
– А не знаю, – пожал плечами Павел. – К медицине мы оба вообще никакого интереса не испытывали. А я так считаю, что медицина – это вот сто процентов та область, куда надо идти только по призванию. А я вот ну вообще… К кухне тоже интерес проявлял только в части «пожрать». Этого мне казалось маловато, чтобы связать свою жизнь с ресторанным бизнесом. А потом Ромка… вот Ромка, по-моему, как говорить научился, так сразу знал, что будет, как его батя – а у него батя крайне зубастый и очень матерый адвокат. Мой отец, по-моему, всегда Ростиславу Игоревичу завидовал – что сын продолжает его дело. А мы… В общем, Ромка нас класса с девятого давай подначивать – айда на юридический, да айда. Ну и…
– Подначил?
– Ракитянский кого хочешь и на что хочешь уговорит. Если уж он Марфу уговорил за него замуж выйти. Ну а потом как-то… как-то само собой получилось… что меня в прокуратуру понесло, Петьку в следаки.
– Не жалеешь?
– Нет.
Клео подошла, обняла за плечи и прижалась губами к макушке.
– Я буду любить тебя сильно-сильно, даже если ты не станешь самым главным прокурором.
Он похлопал по ее руке на своем плече.
– Это обнадеживает.
Клео еще помолчала, а потом все же задала мучающий ее вопрос.
– Как думаешь, я им понравлюсь?
– Ты же царица. Какие могут быть сомнения?
***
– Папа, мама, знакомьтесь, это Клеопатра. Можно Клео. А это мои родители, Тихон Аристархович, Варвара Глебовна.
– Кле-о-пат-ра? – раздался густой низкий голос.
Мама Павла положила руку на плечо мужа. А Клео во все глаза смотрела на Тихого-старшего. Эля про него сказала – глыба. Так оно и есть. И, кажется, она этой глыбе не понравилась.
– У Клео в семье так всех девочек называют, – спокойно отозвался Павел.
– А можно мне внука родить?
– Тиша!
У Клое противно заныло под ложечкой. Вот она знала! Чувствовала! Что президенту союза рестораторов
– Павел, иди-ка, помоги матери на кухне.
– Нет.
– Иди. Мне с царицей египетской пошушукаться надо.
Отец и сын обменялись долгим взглядом – и Варвара Глебовна взяла сына за руку, и они вышли из холла.
Клео решила, что в этот раз она точно тормозить не будет.
– Я вам не нравлюсь, – выпалила она. – И не в имени моем дело, а вообще. Я вам просто не нравлюсь. Правда?
Тихон Тихий какое-то время просто молча смотрел на нее. А потом заговорил.
– Вот когда у тебя будут свои дети… ты поймешь. Что даже когда им исполняется восемнадцать, и они становятся совершеннолетние. Даже когда им становится гораздо больше восемнадцати… за них все равно болит сердце. И ничего с этим не поделаешь. Особенно когда у тебя два сына, которые очень самостоятельные, не хотят идти твоей дорогой, не хотят ничего готового, хотят все сами. Самцы. Это хорошо, наверное, – он вздохнул и потер могучую шею. – А все одно ночами не спишь и думаешь, ну как они? Что они? Вроде с путем жизненным все нормально, выбрали, и это их дело. А как с сердцем? У обоих же характер не сахар, и работа этот характер только еще сильнее… испортила. Когда Пётр привёл в дом Элю, я глазам своим не поверил. Что на этого упрямого и вредного нашлась… Такая хорошая девочка нашлась, которая его и поняла, и приняла, и полюбила. А дальше что?
– Что? – тихим эхом повторила Клео. Под ложечкой ныло все сильнее.
– А дальше я думал, что не может повезти так. Чтобы два раза так повезло. И…
Клео шумно выдохнула.
– Мне все равно, что вы думаете. Я. Павла. Люблю.
– Ой, торопыга какая, – снова вздохнул Тихон Аристархович. – Так ведь повезло же. Видать сильно мы, Тихие, везучие. И второму сыну повезло. Все, прекрати носом хлюпать, еще неровен час расплачешься, и мне совсем стыдно станет. – Он улыбнулся, и у него оказалась такая теплая улыбка, что у Клео перехватило дыхание. А отец Павла широко раскинул руки. – Ну, все, хватит носом хлюпать, говорю. Иди, обниму. – А потом, когда его большие ладони сомкнулись на спине Клео, добавил: – Вот цариц у нас в семье еще не было. Ну, ничего, мы не гордые, все примем.
***
– Что значит – не девочка? А кто?!
– Ну, очевидно, мальчик.
– Какой-такой мальчик, Клёпа? А как мы его назовем? Ну не Клеопатр же? Дичь какая-то.
Клео улыбнулась и повозила щекой по плечу мужа.
– У Шекспира есть такая пьеса – «Антоний и Клеопатра».
Павел помолчал, явно раздумывая над ее словами.
– Антоний? Это Антон, что ли? Тоха?
Клео ничего не ответила, только погладила мужа по груди.
– Антон Павлович Тихий, – произнес медленно Павел. – Слушай, а ничего звучит. Прикольно. Почти как Чехов. И тоже фамилия из пяти букв, и в середине буква «Х». Ладно, что уж теперь. Пусть будет Антоха.
Хотите верьте, хотите нет, но Антон Павлович с фамилией из пяти букв, в середине буква «Х», когда вырос – стал продолжателем врачебной династии – как и его великий тезка. Только не спрашивайте меня, какова будет его врачебная специальность. Это уже слишком-слишком далеко от меня. А впрочем…
Невозможного нет.