Рыжий демон

Клейман Шломо

сердце - не стучит,

ясность мысли

небывалая,

все во мне молчит,

страха вроде нет,

не больно,

и нигде не жмет,

кажется, парю безвольно,

кажется, влечет

как бревно меня,

– в просторный,

сводчатый проход,

где при входе поднадзорном

пропуск мне дает

рыжий черт

в ермолке черной,

а по стенам влет,

на экранах иллюзорных,

все

наперечет,

в перелетах коридорных,

задом наперед,

четко, буднично, проворно,

будто бы отчет,

фильм о жизни моей вздорной,

крутит рыжий черт,

чудный черт

в ермолке черной,

Вот он где, расчет

чтобы вспоминал покорно,

чтоб поставить в счет,

окончательный, бесспорный,

только тут просчет,

Не согласен, не готов я,

пусть немало лет

прожил я,

еще здоров я,

труд, диета, бег,

по утрам -

бассейн, зарядка,

за собой слежу,

сердце, печень, стул -

в порядке,

справку покажу,

я работаю,

зарплата

так нужна -

долги,

внуки -

чудные ребята...

слушай, погоди,

не тащи меня в бездонный,

сумеречный мрак,

в жалкий путь односторонний...

... знаю, что дурак,

что так лучше, чем в палате,

с воплями в ночи,

что с инфузией, в халате,

смоченным в мочи,

проклинать себя я буду

с рвотою взахлеб,

что подарком твоим чудным,

друг мой, пренебрег...

знаю, лучше так, - нежданно,

знаю, жизнь я

прожил тускло, бесталанно,

изменить нельзя

ничего,

и неприлично

плакаться - прошу

честно,

пусть и нелогично,

брат,

я -

быть хочу...

3

Я не знаю, кто он, где он,

как его зовут,

и зачем он, вредный демон,

выскочка и шут,

сделал так , что мозг усталый,

вялый и больной

вдруг предстал концертным залом,

и наперебой

струны страстно простонали,

строясь под настрой,

трубы грубо забурчали,

брызгая слюной,

и замолкли,

все застряло,

но веселый, злой,

дерзкий дирижер бывалый

с рыжей бородой

вскинул крылья пятипалые

и проткнул иглой

тишину,

загрохотало,

как перед грозою,

громом барабанных палиц,

скрипки со слезою

раздраженно задрожали,

а кларнеты, ноя,

заклинания клокотали,

но тарелок злое

горе

молнией сверкало,

трубы и гобои

хрипло, матерно взывали,

будто с перепою,

к справедливости,

и звали,

всех на бой, на бой -

со мною

Вал взбесившихся аккордов,

свежих, как весна,

трепетно звенящих, гордых,

окатил меня,

изодрал личины, маски

и сорвал с лица,

смыл с души белила, краски

грима,

до конца

развалил ограды, стены,

раскрошил броню,

и затих...,

но пьяно пены

рыскало по дну

с обыском

– Провал, измена,

брызнули смычки

в скерцо нервном и надменном,

сволочь, сжег-таки

все, что было,

не успели,

если б хоть клочки

тех звучаний уцелели,

если б хоть клочки...

Слезы мандалинных трелей

каплями текли

в пепел, где бесстыдно тлели

в искрах угольки

стыдных вожделений тела

Ну и чудаки,

мрачно промычало чело,

я же вас учил,

я ж вам пел (а может -- пело?),

стонами в ночи,

человечество сумело

подобрать ключи

к долголетию лишь тела,

нету ни души

в этом теле прогорелом,

лучше не ищи...

Бродят по Земле умелые,

крепкие в кости,

толпы бодрых,

пустотелых

тел,

ты их прости...

Спором вздорным изможденный

вымотан, без сил,

разоренный, осужденный,

я не уследил

за флейтистом беспардонным,

вдруг заголосил,

как козел на стадионе,

всплакал и взгрустил

блеющим хасидским стоном,

но притормозил,

и пошел,

вначале сонно,

будто позабыл

он мелодию спросонья...

а потом сложил

мне в подарок танец скромный,

я -

примерз, застыл

и пустился в пляс, бездомный,

в сторону могил,

где в толпе глухой и темной

кадиш говорил

по отцу я,

видно, помер,

я и позабыл,

как же так...

отец?
–

вот номер...

кто-то попросил

подойти к окну в том доме,

где еще коптил

огонек свечи,

в проеме

он мне осветил

колыбель,

над ней в истоме

сонной мать,

там лил

мне сквозь дождь мотив знакомый,

а ему вторил

мой флейтист,

и тут я вспомнил,