Рыжий ослик или Превращения: книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать
Шрифт:
Ослик Шухлик припомнил знаменитые исторические сражения. Первое дело — неожиданность. Застать врага врасплох! Это уже половина успеха, а может, и три четверти.
Он знал, что дом Маймуна-Таловчи выходит не только в этот двор, но и на соседнюю улочку. Однажды хозяин гнал по ней ослика, нагружённого хворостом, а хозяйка Чиён, высунувшись из окна, как всегда бранилась, что медленно плетутся. Окно! Вот неожиданный, внезапный путь на волю!
Теперь уже Шухлик быстро поведал свой план лису Тулки.
— Да, приятель, ты страшно умён — так умён,
Вперёд, с первыми лучами солнца!
Дверь в доме была открыта, и только ситцевая занавеска в индийских огурцах вздувалась, то ли от весеннего ветерка, то ли от сопения хозяев.
В доме было душно, и пахло так, что ни секунды не хотелось задерживаться.
Завидев окно, уже порозовевшее от утренней зари, Шухлик поскакал по комнате напролом, а за ним гурьбой лисы, сбивая и круша всё на пути. Что-то звенело, бренчало, лилось. Что-то падало почти бесшумно, но тяжело.
Как раз перед окном оказалось последнее препятствие, а именно кровать, на которой лежали хозяйка Чиён и хозяин Маймун-Таловчи. Они уже продирали глаза, но ещё, конечно, не успели очнуться от сновидений.
— Да и возможно ли очнуться, увидев вдруг перед собой свору визжащих лис и одинокого орущего рыжего осла, которые все вместе, дружно, как в страшном кошмаре, прыгают на кровать, топчут вялые после сна тела хозяев, вышибают окно и несутся по розовой утренней улочке, сломя голову, сверкая пятками, в благословенную весеннюю пустыню.
Маймун-Таловчи только и причитал, заползая под кровать:
— Бало! Бало! Беда! Несчастье!
Однако стойкая, как кочерга, хозяйка Чиён могла бы перенести всю эту звериную напасть, с кавардаком в доме, если бы не её любимые шёлковые широченные шаровары. Растопырившись, они тоже предательски удирали по улице, а из штанин высовывались то лисьи носы, то хвосты.
Вот тогда хозяйка Чиён и разрыдалась. Впервые в жизни. Долго рыдала. Сначала от злости на весь мир Потом от жалости к себе. Но самым горьким оказалось рыдание о тех, кого она мучила долгие-долгие годы, то есть обо всём вокруг себя и о себе самой. Отрыдавшись, она поднялась, умылась, бережно достала из-под кровати Маймуна-Таловчи и начала уборку в доме. А вместе с этим новую жизнь, которую никогда не поздно начать.
Пустыня
Ослик и не представлял, что вокруг может быть столько плоской земли, сплошь покрытой маками и тюльпанами. И вроде бы все цветы одинаковые. Да не тут-то было! В каждом что-то своё, особенное.
Одни пахли чуть краснее, другие — понежнее и желтей, третьи — позеленей, четвёртые, пятые… Он так наразглядывался и нанюхался, что собственная голова показалась ему рыжей пчелой, махавшей ушами над весенней землёй. Даже начал потихоньку жужжать.
А уж как скакал, прыгал и веселился среди рыжей лисьей братии!
Все лисы наперебой рассказывали о его подвигах, присочиняя такое, чего, конечно, и в помине не было.
Будто бы он, отважный Шухлик, сражался с грозным Маймуном-Таловчи
"А как успел надеть — вот смеху-то — шаровары хозяйки Чиён! А на голову медный тазик! Прохожие на улицах шарахались от непонятного существа в шёлковых шароварах и в медном, сверкавшем, как солнце, тазике с ушами.
Лисы хохотали, тявкали, повизгивали, вспоминая побег, катались по земле средь цветов, и обмахивались из последних сил пушистыми хвостами, как веерами. Все вместе они напоминали шумный цыганский табор.
И рыжий ослик всем телом чувствовал, как в нём оживает и крепнет имя, данное мамой, — Шухлик. Даже ранка на загривке не так уж саднила. Хотелось зна- комиться, озорничать и шутить со всеми встречными. Рассказывать всем подряд о побеге и о том, какой он геройский ослик.
Однако встречных было маловато. Ну, поговорил с черепахой старушкой Тошбакой, да она даже голову из панциря не высунула.
Жаворонок Жур слишком высоко в небе висел, не докричишься! А сорока тётка Загизгон сама без умолку тараторила, ничего слушать не хотела. Стрекоза Нинанчи замерла на минутку, выпучив глаза, и полетела прочь — что ей до каких-то завиральных сказок!
Лисы тем временем помаленьку разбредались кто куда — каждая по своим делам. Улыбнувшись Шухлику, махнув на прощание хвостом, растворялись среди маков и тюльпанов, будто и не было их.
Последним откланялся лис Тулки.
— Ты уж прости, приятель, но где-то совсем рядом, чую, моя лисонька Кореи. Приходи на свадьбу! — И, задирая нос, принюхиваясь, понёсся к закатному уже солнцу. Даже адрес не успел записать, где свадьба будет.
Ослик Шухлик остался совсем один. Хотя и не сразу это понял. Некоторое время веселье и задор ещё бодрствовали, подгоняли, и он скакал по ровной душистой земле, размахивая хвостом с кисточкой, — сам не зная куда.
Надвигался вечер. Солнце, красное, как тысячи тысяч тюльпанов и маков, улеглось на землю. А вот уже только половина виднеется, будто нарядный, праздничный шатёр, в котором много весёлых друзей, музыка, пляски. Ах, как хотелось ослику оказаться в этом шатре!
Он так спешил, что едва не расшибся о высокий чёрный столб. Такой одинокий посреди земли, как сам ослик. Правда, от столба всё же тянулись куда-то провода, на которых клювом к заходящему солнцу сидели птицы.
Похоже, боялись, что это последний день уходит. Не вытерпел скворец Майна, сорвался с провода — полетел солнце догонять. А от него лишь маленький кирпичный бугорок остался. Ох, не догнать скворцу солнце!
Грустно сидят птицы на проводах, провожая сегодняшнее солнце. Хорошо оно светило. Что-то завтра будет? Так думал и ослик Шухлик, прижавшись боком к столбу, чувствуя в нём тепло и какую-то гулкую древесную жизнь.
Солнце скрылось вдруг, внезапно, и над землёй расползлась непроглядная темень, точно чёрный столб распахнулся широко, обняв всё вокруг.