Рыжий с того двора
Шрифт:
Рюмка увлажняющим, очень размягчающим образом подействовала на Аську.
– Вам хорошо, ребята, – сказала она, – вам хорошо, в вашем лучшем мужском возрасте, а я… а я…
– Ты в лучшем своем возрасте, – сказал я, – и ты еще долго будешь в нем. Вот этот лучший твой возраст проглядывал еще и тогда, проглядывал в небесах, и только такая, как сейчас, ты смутно ожидалась…
– Это серьезно? – взволнованно спросила Аська.
– Ты это серьезно? – перегнулся через стол Рыжий.
– Кем же ты стал, Рыжий? – спросил я.
– Я? – В глазах его
– Браво, – сказал я, – ты занят созиданием. Дух разрушения уступил место духу созидания.
– Да, – сказал Рыжий, – мы претворяем в жизнь большие задачи по освоению Севера.
– Севера? – спросила Аська. Она отвернулась от нас, курила и смотрела в потолок.
Рыжий полоснул по ней огненно-творческим взглядом.
– Мы строим на нашем дальнем Севере города будущего. Пластиковые купола, под которыми будут бить фонтаны, щебетать птицы и…
– Хватит, – сказала Аська.
Рыжий ткнулся носом в тарелку и оттуда, из-за бифштекса, словно из засады, засверкал в меня глазами, заподмигивал.
– Никакой он не строитель, Петя, – сказала Аська, – ни из какого он не из исполкома.
– Я прекрасно знаю, кто ты, – сказал я и засмеялся. – Ведь ты же поступал в Нахимовское училище. Ты морской офицер.
– А пофантазировать разве нельзя? – сказал Рыжий, улыбаясь и выпрямляясь. – Конечно, я моряк. Командую одной… хм… гм… плавединицей…
– Буль-буль? – спросил я радостно и радостно рукой изобразил виляющую (почему же?) подводную лодку.
Рыжий покосился вправо, покосился влево, потом утвердительно прикрыл глаза.
– Арктический патруль?! – воскликнул я. – Скоростные погружения?! Залпы из-под воды?!
– Спокойно, дружище, – снисходительно улыбался Рыжий. – Не так громко.
Он, посмеиваясь, сидел передо мной. Командир атомного ракетоносца, скажу я Иксу, Игреку и Зету, когда они спросят, кто со мной. Командир атомного ракетоносца сидит передо мной, и веско взбухшие вены видны на его веснушчатых руках.
Аська сощуренно и зло повернулась к нему.
– Зачем тебе это надо? – повысила она голос. – Зачем тебе это фанфаронство? Неужели ты не можешь без…
Рыжий выхватил платок и чихнул, заглушая ее последние слова.
– А где же наш ром с кайенским перцем? – крикнул он через платок и дальним от Аськи глазом мигнул из-за платка мне.
– А вот он, ромчик ваш, – сказала Шурочка, – Викторина вместо кайенского малапагского насыпала. Пришлось менять.
От рома мы запылали сдержанным желтым огнем и приблизились друг к другу, объединившись глазами.
– Я жонглер! – гордо сказал Рыжий.
– Вот это ближе к истине, – усмехнулась Аська, встала и протянула мне руку. – Пойдемте танцевать.
Я держал свою ладонь на ее нежной спине, и мы медленно танцевали. Она немного склонила голову и то смотрела на меня с теплой усмешкой, а то смотрела в сторону с теплой печалью. Икс, Игрек и Зет улыбались мне, как точка-тире-тире-точка-точка-тире и неожиданно запятая. Еда коченела перед
– Как это странно, – заговорила Аська, – художник Н. – это вы, это ты, Петя. Я слышала о ваших, твоих работах и даже кое-что видела у…
Рыжий, стоя возле нашего стола, жонглировал тарелками, стаканами, ложками и бутылками. Он смотрел на нас огромными глазами и еле шевелил расставленными пальцами, а над головой его висела звенящая арка из пролетающей в разных направлениях посуды.
– Я хотела бы зайти к тебе, – сказала Аська, и вдруг мне показалось, что здесь определяется какой-то вызов, какой-то решительный вызов судьбе. – Я хотела бы посмотреть твои работы.
Я подумал о том, как она сидела бы в моей мастерской, положив ногу на ногу, а подбородок на ладонь, а я стоял бы перед нею в своей дурацкой ермолке и вельветовой куртке, и это было бы в моей мастерской, в кругу любимых мной предметов, в кругу моей тихой жизни, о которой мало кто знал, и этот ее приход, это ее сидение в моей мастерской было бы как раз тем итогом, той точкой, к которой я, сам того не зная, стремился и…
Когда они приблизились, мы увидели, что в руках у них стальные прутья, то ли выломанные из ржавых кроватей, то ли выкованные кузнецами Дамаска, и мы увидели, что их вдвое больше, чем нас, и что наши катапульты и глиняные бомбы для них пустой звук, но холмы были заняты, и карфагеняне стояли, подняв боевые значки, и матросы Дюмон-Дюрвиля стояли спина к спине у мачт, и Рыжий крикнул, косясь на девочек, маячивших в отдалении, на Ее Толстоножество в голубых бантах:
– Готовь орудия!
– Нет, – сказал я, – лучше не надо. Лучше не приходите, Аська. Лучше не приходите ко мне.
Два-три поворота с мелкими шагами, с ритмичными покачиваниями плеч и бедер под ту-ру-ру-ру саксофона, под бу-бу-бу контрабаса, и этого разговора как будто и не было, как будто и не было этого вызова судьбе.
Рыжий с жалкой улыбкой вытащил из-за пазухи красного петуха, вытащил изо рта полосу огня. Петух, вытянув шею, как глухарь, со свистом пролетел через ресторан прямо на кухню, а огненная полоса тянулась за ним реактивным выхлопом. Рыжий начал кланяться. Он кланялся и кланялся, но аплодисментов не было.
– Я несчастна с ним, Петя, – тихо сказала Аська и обмякла в моих руках.
Рыжий тогда с загоревшимся взглядом, с вылепленным жестким лицом упругими скачками взлетел по лестнице и появился на балкончике, с которого мне всегда хотелось спрыгнуть.
– Эй, едоки! – крикнул он. – Жирные вожди острова Туамоту! Вы проводите в праздности ваши ленивые дни, и дары природы валятся к вам прямо в руки. Но я пришел сюда к вам, в ваше царство Лотоса, я пришел сюда, оставив за спиной тайфуны и ураганы, самумы, смерчи и торнадо, я – Рыжий с того двора, и я обменяю всю вашу еду, весь ваш остров на жалкую нитку бисера, на всего только одну маленькую ниточку из бездонных трюмов «Астролябии». Салют!