Ржа
Шрифт:
— Какая разница! — возмутился толстяк. — Краденые вещи можно портить, они ничьи.
— Выше, — тихо скомандовал Спиря шаману с меховым беретом в руках и снова прицелился.
Алешка чувствовал, что его не понимают.
— Прекратить! Уходим! — на этот раз команда вышла у него достойная — полная скрытой угрозы, тихая и твердая, как наконечник стрелы. — Все сложить обратно в мешки и положить на место!
До поселка племя шло молча. Каждый ощущал смутное недовольство ситуацией. Яркое солнце прогревало гудящий комарами воздух, звенели под камнями ледяные ручьи, по грунтовой дороге
— Эй, вождь, — наконец прервал задумчивое молчание Пашка. — Почему мы все время отступаем? Каждый раз, что ни случись, ты приказываешь все бросить и уходить. Это нечестно. Индейцы ведут себя совсем не так, ты сам видел в кино. Мы будто трусливые койоты.
— Это не игра, — хмуро буркнул Алешка. — И не кино. А еще, если что-то случится, ты опять скажешь, что во всем виноват я.
— Ты вождь, — согласился Пашка. — Но нельзя же всегда убегать и всего бояться. Сейчас не было никакой опасности, а ты опять свое: «хватит, уходим». Нас шестеро, мы воины, нам не страшно.
— Надо было тогда остаться на свалке тебе одному и не бояться десятиклассников, — съехидничал Алешка.
— Один в поле не воин, — резонно заметил Пашка. — А тогда, на свалке, мы запросто могли их победить.
Они топали сапогами по пыльной улице с романтическим названием «71-я параллель». Улица состояла из длинных двухэтажных деревянных домов, с тремя подъездами каждый. Под их окнами стояли железные пятитонные и трехтонные контейнеры, выкрашенные синей или рыжей краской, — из поселка постоянно кто-нибудь уезжал.
— Послушайте! — взмолился Алешка. — То, что сейчас мы нашли эти вещи, это очень серьезно. И не вздумайте болтать про них родителям. Их там спрятали бандиты, и я не хочу, чтобы они узнали про наше племя. Вы сложили все вещи обратно? Надеюсь, никто ничего оттуда не утащил?
— А где твой лук? — вдруг спросил Спиря.
Алешка похолодел. Он отчетливо вспомнил, как скинул с плеча лук, стоя посреди бандитской теплицы. Вспомнилось даже место, куда он бросил свое оружие, — сразу возле входа, на дощатый занозистый пол. Но сейчас с ним лука не было. Он бездумно провел руками по карманам, будто там могла обнаружиться его пропажа. В брючном кармане хрустнула пятирублевка. Алешкино сердце стукнуло сильно и замерло, а потом затрепыхалось, как будто у самого горла, мокрым горячим комком.
— Я его выбросил, — сказал он не совсем уверенно. — Тетива лопнула. И дерево совсем согнулось.
— Как это? — с легким удивлением спросил бодро марширующий рядом с вождем Дима. — Тетива лопнула, и при этом дерево согнулось?
В кармане у Димы лежала горсть странной травяной крошки из бумажного бандитского пакета.
— Перетерлась тетива, — разозлился вдруг Алешка. — Что тут непонятного? Не луки, а фигня какая-то! Ты, Павлик, с такими луками собрался десятиклассников побеждать?
— Да, — снова согласился Пашка и немного погрустнел. — Оружие ни к черту.
За пазухой Пашкиной спортивной кофты лежал пламенно-рыжий лисий хвост и грел ему левый бок настоящей индейской тайной.
— Не может быть, чтобы в теплицах прятали ворованное, — говорил
— Там шапки разные, шкурки песцовые, шуба и куртки! — У Пашки аж горело что-то внутри от возмущения: он ожидал, что родители будут потрясены и заинтригованы его рассказом, а они проявляли какой-то вялый тепло-хладный интерес, как будто он пересказывал им на десятый раз наивный болгарский вестерн.
— В теплице негде спрятать столько вещей, они же маленькие, эти теплицы, — отстраненно и неспешно рассуждал Пашкин папа.
— Ты врешь, наверно, — добавляла мама со странной осторожной интонацией.
— То большая теплица! — доказывал Пашка.
— Да нету там больших теплиц, — махал рукой его папа.
Он полулежал на диване на кухне и держал в руке кружку с чаем, но не пил его почему-то, хотя чай остывал, а холодных напитков Пашкин папа не любил и называл их все без разбору ослиной мочой. Его круглое пузо было обтянуто нечистой майкой — он еще не успел переодеться после работы. К концу рабочей смены он успевал так изголодаться за рулем своего КрАЗа, что, придя домой, сначала ел, а после умывался и менял одежду. Сейчас он уже поел, а ни пить чай, ни переодеваться не спешил по неясной причине. Но Пашка не обращал на эти странности внимания, он почти обиделся из-за оказанного ему недоверия:
— Там есть большая теплица! — он даже показывал рукой сквозь стену, туда, где блестели под вечерним солнцем невидимые из квартиры полярные парники. — Она квадратная, почти достроенная, и у нее такая штука наверху, как настил, — на нем даже стоять можно!
— Это почти у самой сопки? — спрашивал папа, не глядя на остывающий чай. — Не помню там таких…
— Да почему вы мне не верите! Я же принес, вот! — Пашка бежал в прихожую, подхватывал валявшийся под дверью лисий хвост и кидался обратно в кухню. — Думаете, такое на дороге валяется?!!
— Паша, успокойся, — ласково говорила мама, складывая в раковину посуду и поворачиваясь к сыну спиной в цветастом домашнем халатике. — Мы тебе верим. Всякое бывает. Ты только не рассказывай об этом никому. Слышишь? Вообще никому не говори…
Пашкин папа поставил на стол кружку с нетронутым чаем и произнес медленно и задумчиво:
— Э-э-эх, я ведь совсем забыл, что мне надо было сегодня заправиться. Может быть, еще не поздно… Я, Люся, на полчаса, туда и обратно…
— Ну, и не верьте! — сказал ему на это Пашка и, надув губы, ушел в зал, за диван, в свой личный домашний вигвам, где толпа обнаженных пленниц с лицами голливудских актрис привычно и безропотно варила ему олений гуляш.
В тот момент, когда Пашка со смутным томлением в груди разглядывал за диваном воображаемых голых красавиц, индеец Дима у себя дома сыпал из смуглого кулака на письменный стол растительную труху, найденную в теплице. Его старшие братья, Ганя и Мичил, одновременно взяли по щепотке травянистого порошка, поднесли к носам, понюхали и сказали:
— Э-э-э… — что на якутском языке было вовсе не междометием, а целым выражением, навроде русского «вот оно как бывает».
— И много там еще такого? — быстро спросил Мичил.