Ржавые листья

Некрас Виктор

Корчмарь окинул кметя неприветливым оценивающим взглядом и почти равнодушно спросил:

— Есть? Пить? Ночевать?

— Есть. Пить. Ночевать, — подтвердил Стемид и добавил, упреждая новый вопрос. — Две-три ночи.

Медлить он и впрямь не собирался — скоро в Полоцк должен заявиться Волчар.

— Что витязь будет есть?

— Не признал меня, Чамота? — негромко спросил Стемид.

— Стемид?! — корчмарь отшатнулся, словно его ударили. — Ты… отколь взялся? Живой?!

— Живой, живой, — усмехнулся кметь. — Спаси

тебя боги за то, что я живой. Кабы не ты, меня Владимиричи тогда нашли бы…

— Да ладно, — махнул рукой Чамота. — Мне большой выгоды то, вестимо, не принесло, да только… не дело это — всю дружину под нож… Не по-русски это.

— Верно говоришь, хоть и не кметь, — одобрительно обронил Стемид. — Ладно, корми меня. К этим вот орехам пиво хорошо пойдёт. Ещё колбасок копчёных подкинь, да грибов жареных.

— Рыба свежая есть, — задумчиво обронил корчмарь, всё более скучнея лицом — чувствовал, что с появлением Стемида его ждут нешуточные хлопоты.

— Жарь, — Стемид подхватил чашу с пивом и орехи, отыскал взглядом свободное место за столами и сел. В уши невольно ударили разговоры сидевших в корчме. Народу хоть и мало было, а болтали не умолкая.

— Рассказывали…

— Она идёт, как пава… загляденье просто…

— Давно это, говорят, было, почти и забыли уж…

— Захожу, а там такие ножи!..

— Во Владимирово разоренье…

— Три кувшина пива… м-м-м…

— Мёды варёные, черничные да малиновые на свадьбу бережёт…

Обычная болтовня, ничего особенного и любопытного.

Стемид глотнул ядрёного и пахучего тёмного пива, прикрыл глаза и задумался было, но тут служанка принесла заказанное варягом, и он очнулся — острый запах копчёного мяса и жареной рыбы дразнил и отрывал от мыслей.

2. Стемид

В корчме было ещё тихо, но по городу волной катилась звонкая и заливистая утренняя перекличка петухов. На заднем дворе лениво застучала тупица, в конюшне фыркали и переступали кони, в углу шуршали мыши, в отворённое окно тянуло запахом олонесного прелого сена, и тонкая струйка печного дыма уже тянулась над землёй, — жена Чамоты растапливала печь. Я бесплодно попытался вспомнить, как её зовут, и не смог. Годы минули, чего уж там…

Пора было и вставать. Да и за дела браться.

Я потянулся, рывком вскочил на ноги и распахнул приотворённое на ночь окно. Солнце ещё только обозначило над окоёмом тонкой алой полоской, но небо на восходе медленно светлело, наливаясь голубизной и хрустальной прозрачностью, хотя на закате оно было ещё тёмно-синим с густой россыпью золотых и серебряных звёзд.

Я рассмеялся от внезапно охватившей душу весёлости, рывком выпрыгнул во двор со второго яруса прямо через окно. Босые ноги привычно ударились о стылую ещё землю, и, не обращая внимания на слегка удивлённый взгляд хозяина, что застыл с тупицей в руках на нерасколотым чурбаком, направился к колодцу.

Хозяйская

дочка, миловидная девчонка лет четырнадцати, смешливая и светловолосая, как раз вытянула из колодца дубовую бадью с водой — изогнулась под пудовой тяжестью. От воды подымался едва заметный парок. Заслыша шаги, она обернулась и в её серых глазах метнулось удивление — чего это кметь-постоялец ни свет ни заря к колодцу в одних портах да босиком припёрся — уж не на неё ли поглядеть? Я улыбнулся:

— Гой еси, красавица. Дозволишь ли умыться?

Она молча отступила, я зачерпнул из бадьи горстями, умылся, плеснул на шею, шипя от обжигающих прикосновений ледяной воды.

— А теперь мне на спину вылей всё ведро, — я пригнулся над корытом, сбросив рушник с плеча на сруб колодца.

Поток холодной воды обрушился на спину, отнимая дыхание и мало не останавливая сердце. Я не смог сдержаться и зарычал от удовольствия, согнал воду руками, распрямился и принялся растираться рушником. Услыша звонкий смех девчонки, обернулся и подмигнул:

— Спаси боги, красавица. Как звать-то тебя?

— Беляной люди кличут, — она уже вытягивала из колодца вторую бадью. — А тебя, гость дорогой?

— Стемидом прозван, — я улыбнулся в ответ и невольно осёкся, глянув поверх её плеча — отец Беляны, корчмарь Чамота, опершись на тупицу, разглядывал гостя, любезничавшего с его дочкой, не особенно добрым взглядом.

Змеиное кольцо, отнятое у чародея, так и тянуло меня к ремесленной слободе, той, что во всех русских городах зовётся Подолом. Да не к мазаным домишкам, что к самой реке лепятся, а туда, где Подол этот с Полоцкой горы стекает, где и кметю поселиться не стыдно. Науз я спрятал под шапку, и тот мягко щекотал кожу с нужной стороны.

Улицы Подола были, как водится, узки, кривы и пыльны. Я ходил по ним уже с полчаса, то и дело меняя направление — никак не мог добраться до нужного места — как вдруг щекотание сместилось на середину лба и перешло в зуд.

Есть!

Я остоялся, разглядывая дом — не особо богатый, но и не бедный. Рубленая изба на высоком подклете — сыровато в этих местах, пото и строятся так. Вокруг избы наравне с жилым ярусом — гульбище с резными балясинами. Высокое крыльцо с двумя всходами. Из-за бревенчатого заплота видны соломенные крыши ещё двух построек в глубине двора — глиняная мазанка да стая для скотины.

В таком доме и ремесленнику жить не стыдно, и купцу небогатому. И кметю какому. Неуж меч здесь? И кто ж его хранит, в таком разе?

Я прошёл мимо, делая вид, что просто идёт мимо по своим делам, сам же скосив глаза, внимательно разглядывал усадьбу. Свернул за угол и вновь остоялся, пережидая.

На дело надо идти ночью, это ясно. Сколь же их там живёт?

Ладно, сколь бы их не было, у меня есть весомое преимущество — они меня не ждут и ни к коим пакостям не готовы. Вечером увидимся, господа хранители.