Ржавый меч царя Гороха
Шрифт:
– Ну вот и прибыли, слава тебе господи, – зачем-то перекрестилась Яга, когда Еремеев, натянув поводья, остановил кобылу у крепких морёных ворот, врезанных в толстую кирпичную стену с бойницами.
Не монастырь, а прямо-таки боевая крепость какая-то. Причём с неоднократными следами осады и попыток взятия…
– Не стучать! – сразу осадила ретивого сотника моя бдительная домохозяйка. – Покуда внутрь не войдём, обоим стоять молча по стойке «смирно», очи долу и шапки долой. Тута уж я, старая, переговоры вести буду…
Еремеев
– С чем пожаловали в тихую обитель сию? Почто мирный быт монаший тревожите?
– К матушке настоятельнице, почтенной Февронии, за советом, нижайше кланяемся, – неправдоподобно-елейным голоском пропела Баба-яга.
– А подарки монастырю привезли с пожертвованиями?
– Ужо опосля не поскупимся, не извольте сомневаться.
– Матушка ноне не принимает. На молитве она, – после секундного размышления оповестил тот же голос, и окошко закрылось.
У меня что-то окончательно перемкнуло в голове, я шагнул вперёд, отодвинул бабку и, дважды саданув в оконце кулаком, зарычал:
– Откройте, милиция!
Моя домохозяйка только мяукнуть и успела. Как-то сразу повисла такая неприятная тишина. Я причины не понимал, поэтому за поддержкой обернулся к Еремееву и был опять-таки удивлён его резкой бледностью. Потом поднял глаза наверх и замер…
Из бойниц на меня смотрело не меньше двух десятков полновесных стрелецких пищалей. Осталось хоть кому-нибудь скомандовать: «Залп!» – и фарс с похоронами участкового перейдёт на уровень оптимистической трагедии.
– Что ты там сказал, покойничек? – нарочито медленно, с придыханием, протянул женский голос.
– Откройте, мили… – Я прокашлялся, волевым усилием убрав горловой писк, и твёрдо повторил: – Откройте, милиция!
– Ах вот оно, значит, как… – угрожающе прогудели из оконца. – Ну тады заходи, раз милиция!
Фома Еремеев громко икнул и надел шапку. Стволы пищалей дружно убрались назад в бойницы. Яга нервно перекрестилась слева направо, по католическому образцу. Я же просто улыбнулся им обоим, надеясь, что никто не заметил, как у меня дрожат колени.
Ворота медленно и торжественно распахнулись, нам навстречу вышла группа смиренных монашенок, с ног до головы одетых во всё чёрное. Возраст определить было трудно, все стояли опустив головы, кроме одной пожилой толстухи, державшейся с нагловатой властностью.
– Неужто сам сыскной воевода к нам пожаловал?
– Мы по делу, – козырнул я.
– Да нешто кто в женский монастырь за развлечениями ходит?
– Матушка Феврония, – с пониманием кивнул я, – мы могли бы поговорить? У нас тут кое-какие проблемы в столице, и мы хотели бы
– Догада-а, – широко улыбнулась настоятельница. – Ну, заходи тогда, посидим, о делах наших грешных побеседуем. Бабушке твоей тоже в обитель путь не заказан, а вот стрелец-молодец за воротами подождёт, кобылке вашей роздыху даст.
– Но мы все из одного отделения и…
– А иначе не бывать меж нас разговору! – отрезала матушка Феврония и, не оборачиваясь, пошла на монастырский двор.
Монашенки кинулись бодренько запирать ворота, так что мы с Ягой едва успели проскользнуть внутрь. Еремеев крикнул мне вслед, чтоб я не беспокоился, а уж он, сколько надо, подождёт. Уже спасибо, потому что этот подозрительный монастырь будил в моей душе самые мрачные предчувствия.
Я ощущал себя мистером Шерлоком Холмсом, идущим ночью в страшный дом с пёстрой лентой. Правда, со мной была Баба-яга, которая хоть и старушка, а любого доктора Ватсона с его армейским револьвером за пояс заткнёт, отшлёпает и голым в Африку пустит! Хотя чего это я? Ватсон же положительный персонаж, за что его голым в Африку? Втемяшится же такая странная фантазия в голову…
– Никитушка, тсс, не оборачивайся, – еле слышно прошелестела за моей спиной бдительная бабка. – Ты, ежели что, сам беги, обо мне не думай. Я старая, я своё отжила, мне можно и в монастыре до гробовой доски грехи отмаливать.
– Вы это к чему сейчас? – так же тихо, едва ли не одними губами, откликнулся я.
– Марьянка здесь. Углядела я её в одной из послушниц. Однако ж ежели она сама, своей волей, в святую обитель пришла, так настоятельница нипочём её нам не выдаст.
– Понял. Учту.
– Чего учтёшь, соколик? Русским языком тебе говорю: хватай её да беги! А я уж прикрою…
– Чего прикроете? – нарочито громко спросила идущая впереди матушка Феврония.
– Рот прикрою, сквозит, – мрачно, но вежливо ответила Яга. А на меня вдруг снизошло невероятное ощущение покоя и уверенности в себе. Мы справимся. Не знаю как, но справимся и всех победим…
Нас вели полутёмными коридорами во внутренние помещения. Пока шли, я вовсю зыркал по сторонам, пытаясь хотя бы приблизительное запечатлеть место, в которое мы попали. Первое, что удивило, так это отсутствие пожилых или хотя бы возрастных женщин-монашек. По идее, как мне казалось, именно они и составляют основную массу обитательниц подобных заведений.
Я уже был в курсе, что юные красотки, толпой идущие в монастырь замаливать первые грехи, это миф и сказка. В божьи прибежища, как правило, попадают люди старые, о которых некому позаботиться, или те, что всем сердцем чувствуют призвание к монашеской стезе. Ещё бывают такие, кого сдают родственники, но не путайте это с «заботой»! После пострига из монастырских стен выхода нет, они становятся и домом, и тюрьмой…
– Никитка, ты хоть глазами-то бесстыжими так явно по девкам не шарь, – шёпотом осадила меня бабка. – Они тут все христовы невесты, и неча облизываться!