Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!
Шрифт:
Глава пятнадцатая
По пятам врага
Март 1943 года
Наши войска вошли в Ржев и двинулись вперед — на Смоленск. Останавливаться не приходилось: нельзя дать противнику беспрепятственно отойти и закрепиться на новых позициях. С боями мы продвигались вперед, отвоевывая изувеченную и опустошенную родную землю. С невероятным трудом преодолевая наступившую весеннюю распутицу, дивизия шла на запад, приближаясь к Смоленску.
Первое весеннее тепло съело почти весь снег, превратив его в слякоть, которая размывала землю,
Строения, избы встречались редко. Леса и леса, и дороги, дороги, точнее бездорожье…
Бои шли сначала с арьергардами. Немцы отходили быстро и, уходя, оставляли за собой пустыню. Все, что успевали, — взрывали, уничтожали, превращали в пепел, минировали: вот вам, иваны, получайте подарки! На объездах, а без них не обойтись, — мины, дороги тоже заминированы, люди подрывались. Только от Гжатска до Вязьмы было взорвано четырнадцать мостов. Мы двигались по израненной, опаленной земле, пропахшей дымом пожарищ и трупным смрадом. Они все еще ничего не поняли — ни что натворили, ни приближающегося возмездия! Сердца наполнялись ненавистью к врагу, все чаще раздавались возгласы: «Доберемся до вашей земли, сучье отродье, сполна отплатим!» Страшно было глядеть на стариков и женщин, но особенно на детей, копошившихся на деревенских пепелищах. Встречаясь с погорельцами, солдаты отдавали последнее — кусок хлеба, сухарь, сахар, нательную рубаху, полотенце; кашевары кормили всех из полевых кухонь. Дивизия шла вперед, оставляя погорельцев и унося в сердцах ненависть к врагу.
После освобождения Ржева, Вязьмы и Гжатска, преследуя арьергарды отступающего противника, 30-я армия продвинулась на запад на 150–160 километров. Наша дивизия за двадцать один день осилила 160 километров, но 24 марта в районе деревень Сергейково и Пантюхи вынуждена была остановиться — впереди укрепления противника. Измотанные и обескровленные, наши части не имели достаточно сил, чтобы с ходу вступить в схватку. В предвидении контрудара, не передохнув и дня, мы принялись укреплять новые расположения.
Через неделю стало известно, что 31 марта наступление приостановлено повсеместно, на всем протяжении Западного фронта. Впереди Смоленск, где, по данным разведки, противник уже создал прочную оборону, намереваясь остановить наступление наших войск. Командование понимало, что с ходу Смоленск не взять. Нужно подтянуть тылы, а уже наступила весенняя распутица; нужно пополнить людьми обескровленные батальоны, насытить войска новой техникой и боеприпасами.
Стало очевидно, что до начала лета с обеих сторон наступило затишье. Это было понятно и нам, и немцам. Однако разница в замыслах сторон была велика. Наши укрепляли позиции, выигрывая время для подготовки наступления и опасаясь контратак противника. Немецкая армия строила
Одной из первых во второй эшелон отвели 220-ю дивизию. Остатки полков расположились в одном из лесных массивов, которыми так богата Смоленщина. Соорудили блиндажи — это мы научились делать быстро; поставили палатки, отрыли щели-бомбоубежища, упрятали и замаскировали артиллерию. Мне поручено было построить клуб. По неопытности крышу мы сделали плоской, и на следующий день она рухнула от дождя, — еще повезло, что не пострадали люди. Больше я не брался за строительные дела.
Когда клуб привели в порядок, к нам в полк приехал новый командир дивизии — полковник Василий Алексеевич Полевик. Он коротко подвел итоги мартовских боев:
— С поставленной задачей дивизия справилась. Но потери оказались значительными…
В один из обычных дней с очередной почтой мне пришла телеграмма от отца, заверенная главным врачом Московской больницы. Отец извещал, что мама в больнице в тяжелом состоянии. Текст телеграммы был зловещий. Что случилось?! Вероятно, она при смерти или ее уже нет в живых?! Я растерялся. Что предпринять? Чем помочь? Вряд ли меня отпустят в Москву. Отпуск! Нет, о нем и мечтать не приходилось, забыли фронтовики это слово. Показал телеграмму Михалычу и Степанычу. Парторг и агитатор поглядели на дело иначе. Михалыч твердо сказал:
— Зря паникуешь, полк во втором эшелоне, и вряд ли до лета шевельнемся, так что недельку уж как-нибудь проживем без тебя. Если понадобится, я пойду к Груздеву. Не войдет в положение комиссар — сходишь к Борисову, он поможет.
С Груздевым свою просьбу я уладил неожиданно скоро. Иван Яковлевич отчего-то находился в превосходном настроении, поэтому, выслушав и для вида повертев в руках телеграмму, дал добро на отпуск. Начало удачное. Разумовский, прочитав рапорт, тоже не стал канителиться, но предупредил, что как комполка имеет право дать отпуск не более чем на три дня.
Следующая инстанция — политотдел дивизии. В поддержке Борисова я не сомневался. Однако Леонида Федоровича на месте не оказалось: уехал в армию. Замещал его подполковник Кудрявцев, личность пренеприятнейшая — сухарь, колючий, искусник-демагог. Ситуация осложнилась, но и ждать Борисова нельзя, и я пошел к Кудрявцеву. После нескольких циничных фраз о «сыночке и маменьке» он совершенно неожиданно для меня наложил резолюцию: «По случаю смертельной болезни матери… предоставить девять дней отпуска в город Москву». Я поблагодарил подполковника. Прощаясь, он небрежно проронил:
— Привезешь из Москвы три бутылки приличной водки — надоела фронтовая сивуха.
Последняя инстанция — заместитель комдива по тылу подполковник Хитров. Я знал его — теплый, широкий человек. Прочитав телеграмму и мой рапорт, он тут же вызвал адъютанта и поручил срочно оформить в штабе дивизии все необходимые документы. Затем, узрев мои истоптанные сапоги, категорически заявил:
— В таком виде появляться в столице?! Что подумают москвичи об армии!
Позвонил по своему ведомству и приказал выдать мне из личного резерва хромовые сапоги. Их шили американцы по специальному заказу Сталина для старших офицеров Красной Армии. Расставаясь, подполковник пожелал мне благополучной встречи с матерью и, не стесняясь, попросил: