Ржевская мясорубка
Шрифт:
— Выпьем за очаровательную женщину! За Елену, которую все обожают! Считайте и меня своим!
Лена чокнулась со мной и тут же перешла на «ты».
Вечер удался. Все чувствовали себя раскованно, танцевали, шутили. Когда я танцевал с Нелей, она спросила:
— Тебя нравится Лена?
Я не скрывал:
— Очень!
— Сегодня нас ждет сюрприз, — добавила Неля. — Придет мать Ленки, она только что вернулась из эвакуации.
Я знал, мне рассказал отец, что начальству наркоматов и заводов разрешили вызвать своих жен.
Вниманием всей компании
— Когда же наши союзнички изволят зашевелиться?! — с гневом воскликнула Лена.
— Думаю, скорее всего лишь в следующем году, — сказал Филипп. — Как ни грустно, но Черчилль объявил, что и в этом году не удастся открыть Второй фронт на европейском континенте. — И к месту рассказал анекдот: — Два москвича стоят перед тумбой, обклеенной театральными афишами — на всех большими жирными буквами напечатано: «А. Корнейчук. Фронт». «Это ж надо, — говорит один, — одновременно в четырех лучших театрах!» Второй отвечает: «Союзники никак не могут открыть один Второй фронт, а мы, москвичи, открыли сразу четыре!»
— Кто смотрел «Нашествие» Леонова? Говорят, постановку выдвинули на Сталинскую премию.
Никто не смотрел, но Оля высказала, по-видимому, общую позицию:
— Я слышала, слабая пьеса, похуже «Фронта» — «шедевра» Корнейчука.
Неля решительно запротестовала:
— Я достала два билета во МХАТ, завтра идем с Борисом на Леонова.
Вмешался Филипп. Он рассказал, что, по слухам, Сталин за последний месяц четыре раза вызывал к себе генералов Московской противовоздушной обороны, потребовал, чтобы ни один вражеский самолет не появился над Москвой. Его разозлило, что в марте фашистская авиация дважды пыталась прорваться к Москве. Наши зенитчики из ста летящих к Москве самолетов сбивают пятнадцать.
Слухи, слухи… Значит, немцы здорово бомбили Москву, сделал я вывод. Как я понял, Москва жила слухами, что напомнило мне солдатский телеграф; и в первом и во втором случае причина, вероятно, была одна: отсутствие своевременной и правдивой информации.
Сидевшая рядом Неля тихо сказала:
— Филипп — колоритная фигура, известный московский балетоман. А вообще хвастун и позер.
Точно, это и мое мнение. Зачем он отрастил усы, они его вовсе не красят. Сейчас не только в Москве повальная мода на усы «а-ля товарищ Сталин».
Филипп, скорее чтобы занять компанию, фиглярски спросил:
— Что новенького на фронте?
Ах ты, гад, рассердился я, фронт — это тебе не театральная тумба с афишами! Ответил в том же тоне:
— С Нового года солдатам стали выдавать гимнастерки без карманов.
Все поняли мой ответ, но Филиппа он не смутил.
Лена угостила нас натуральным британским чаем, такого вкусного чая я еще не пил. Собрались уходить, и Филипп попотчевал гостей, видимо, заранее заготовленной изюминкой:
— Слышал, что «Правда» скоро начнет печатать Шолохова — «Они сражались за Родину». Название многообещающее…
В коридоре долго прощались, целовали и благодарили хозяйку, а она вдруг подошла ко мне и, не стесняясь гостей, стала расстегивать
— А ты, старший лейтенант, останешься мыть посуду.
Смущенный ее поступком, я взглянул на Нелю. Она невозмутимо поддержала подругу:
— У хозяйки сегодня праздник, следует выполнять ее желания.
Гости рассмеялись, Оля пошутила:
— Ленка в своем репертуаре.
— Как же ты одна домой доберешься? — обратился к Неле.
— Меня проводит Филипп.
Мы остались вдвоем с Леной.
Хозяйка провела меня на кухню и ушла, как оказалось, переодеться. Затем я аккуратно мыл и вытирал каждую тарелку — саксонский фарфор! — а Лена стояла рядышком в замысловатом коротком халатике — на меня она накинула красивый фартук — и бережно мыла не менее редкостное стекло: рюмки и стаканы со старинными вензелями.
— Ты чего дрожишь? Ведь не на фронте.
— На фронте я не дрожу.
Она рассмеялась, и — нелепость какая! — у меня из рук выскользнула столовая тарелка и шлепнулась об пол, от саксонского фарфора остались одни осколки. Я покраснел, стал извиняться, ожидая суровой брани, но она опять засмеялась:
— За разбитую тарелку — два наряда вне очереди! Кажется, так принято наказывать провинившихся? Иди прими ванну, ты же из вшивых окопов. Там же найдешь пижаму. Утром уберешь квартиру и вынесешь во двор ведро с мусором.
Когда я вошел в спальню и включил свет, первое, что бросилось в глаза, — небольшой томик в бордовом переплете, лежавший на столике рядом с кроватью. Я раскрыл его… Библия! На английском языке! Издана в Лондоне! Она религиозна?! Знает английский?!..
Вошла Лена! С распущенными волосами, вся какая-то особенная, в аромате дивных духов — она показалась мне богиней!
— Ну-ка, господин офицер, живо в постель! — скомандовала прекрасная Елена.
Я подчинился. Сама же Лена расстелила на полу коврик, опустилась на колени и принялась молиться перед иконой. Как я не заметил иконы? Потом она прочла вслух на английском из Библии, и свет был погашен. На меня обрушился «Ниагарский водопад» — я забыл обо всем на свете, я наслаждался нашей близостью, прервать которую было немыслимо всю эту необыкновенную ночь, когда впервые в жизни я познал женщину.
На рассвете я чуть задремал, но тут же проснулся. Лена, утомленная, спала; я смотрел на ее роскошные рыжие волосы, разбросанные по подушке, ее холеные красивые руки — и восхищался чудом природы. Как странно — эта женщина случайно и внезапно ворвалась в мою жизнь, и за одну ночь сумела сделать из мальчика мужчину!
Прав был Шурка, ставя женскую красоту и женскую любовь выше всего — выше книг, футбола и всего-всего! И вместе с тем в сознании бродила неясная мысль, что, наверное, знойная ночь с Леной — это все-таки не любовь, — наверное, это страсть. Ошеломляющая страсть! Но кто меня осудит и бросит камень? В своем поклонении я переживал возвышенные чувства, святое служение красоте. Той ночью я был Суворов!