С аквалангом в Антарктике
Шрифт:
Потом мы вытащили свои ящики, погрузили их в вездеход и всего через несколько минут уже были в Мирном.
Наконец-то мы собрались в Антарктиде все втроем, готовые полностью развернуть работу. Правда, это произошло значительно позже, чем предполагалось, и вместо того чтобы только организовать базу, мы с Пушкиным уже выполнили около трети всей работы. Но от нас это не зависело, а так как уже было ясно, что экспедиция затянется по сравнению с первоначальным планом, то и для Грузова оставалось немало работы. Теперь нас стало больше, работать мы могли быстрее и лучше, но вместе с тем возросли требования к организации работы.
Мы надеялись возобновить погружения на следующий день, но к вечеру уже сильно мело, а 16 января разразилась такая пурга, что трудно было даже добираться от дома до столовой. Для нас с Пушкиным этот перерыв был лишним, но для Грузова он оказался очень кстати. Женя привез с собой снаряжение, изготовленное им специально для антарктической экспедиции, но оно было не совсем готово и нуждалось в доделках. К тому же Грузов внес в него столько усовершенствований, что казалось вообще невероятным, чтобы этим снаряжением можно было пользоваться. Для всех необходимых доделок одного дня было явно недостаточно, но у нас был готовый запасной комплект для погружений
На следующий день пурга улеглась, и мы добрались до наших лунок. Нашим глазам предстало печальное зрелище, которое было, впрочем, результатом нашего собственного головотяпства. Все было покрыто толстым слоем снега, лишь кое-где из него выглядывали отдельные части оборудования, в изобилии разложенного нами на льду. Самым неприятным было то, что полностью занесло все лопаты, а как же без них раскапывать и искать занесенное снегом снаряжение? Лунки тоже забило снегом, внизу он обледенел от соприкосновения с водой и стал таким плотным, что по бывшим прорубям можно было ходить. У нас было три лопаты, и мы отправились в балок посмотреть, нет ли там хоть одной. Небольшой тамбур у входа был весь набит снегом, снег был в ящиках с продуктами, водолазной аптечкой, снаряжением, словом, всюду, где оставалась хоть малейшая щель. Лопат не оказалось ни одной. Пришлось копать чем попало, вплоть до кастрюль. Начали со споров, где что лежит, чаще всего мое мнение не совпадало с точкой зрения Пушкина. Потом в огромном сугробе начали рыть траншею и — ура! — наткнулись на черенок лопаты. Дальше пошло быстрее, и через несколько часов у нас не хватало только некоторых инструментов, акваланга и кое-какой мелочи. Акваланг нужен был нам немедленно, с потерей остального можно было кое-как примириться, тем более, что под яркими лучами солнца снег оседал и темное снаряжение постепенно вытаивало и появлялось на поверхности. Продолжили раскопки, и в конце концов лопата стукнулась о баллоны. Вероятно, ни один археолог так не радовался находкам, как радовались мы, выкопав из-под снега свой акваланг. Впрочем, при этом я порвал лопатой привинченный к аппарату Сашин водолазный шлем. Он был очень недоволен, но у нас нашелся запасной шлем, которым можно было пользоваться первое время. Шлем был очень неудобный, сильно сдавливал нос и подбородок, но, чтобы заклеить разорванный, потребовалось бы часа два. Покончив с раскопками, приступили к расчистке лунки, потом привели все в более или менее пригодное для спусков состояние. Для нас все это было хорошим уроком: с Антарктидой не следует шутить, даже если целый месяц стоит хорошая погода, раньше или позже пурга обязательно разразится. С тех пор мы ставили у лунки специальный ящик и укладывали туда снаряжение, лопаты и пешни вертикально втыкали в снег, и подобных случаев не повторялось.
Раскопки заняли полдня, и стало ясно, что сделать, как мы намеревались, пять погружений никак не удастся. Времени могло хватить только на три спуска, да и то если выбрать такие, которые не требовали бы долгой разборки материалов. Пока же наступил полдень, и было самое время пообедать. Жене предстояло впервые попробовать несоленую печенку, впрочем, об этом ему не сказали, и он съел ее в немалом количестве и с удовольствием, хотя и нашел несколько недосоленной. Зато на следующий день он обнаружил, что соли у нас нет вообще, обозвал нас людоедами и дикарями и наотрез отказался употреблять несоленое мясо. Не помогли все наши ссылки на авторитет великого полярного исследователя Стефанссона. Грузов решил завести себе банку соли для собственного потребления. Однако он забыл банку в Мирном и на этот раз уже не стал отказываться от пищи «дикарей и людоедов». Потом соль наконец появилась, и вопрос был исчерпан. Правда, впоследствии Грузов несколько смягчился и признал, что несоленое мясо можно есть, но сам его все-таки солил.
Поскольку на разборку не оставалось времени, я занялся подсчетом морских ежей для последующих статистических вычислений. Это погружение не принесло никакого удовольствия, смысл такой работы выявляется позднее, когда закономерности предстают в простой, ясной, удобной для сравнения форме. Но какое дело мне было до этого под водой, где я должен был, как автомат, укладывать рамку на дно и подсчитывать попавших в нее животных! Казалось, более нелепую работу трудно придумать. Под водой пришлось пробыть долго, я почти не двигался и здорово замерз, вышел из-за того, что уже не мог записывать на пластине число ежей, так замерзли руки. Зато Пушкин, который просто осматривал район новой лунки, нашел немало интересного. Он опустился глубже, чем я в предыдущий раз, до глубины 36–38 метров. Там оказалось множество морских лилий, необычайные кроваво-красные и зеленые губки, формой напоминающие кактусы. Дно, как и на малой глубине, было покрыто массой голотурий, среди них поднимались очень изящные ажурные кораллы прекрасного розового цвета. Словом, у Саши были все основания остаться довольным.
Теперь наступила очередь Грузова, который, как это обычно бывает перед первым спуском в новых условиях, заметно нервничал. Особенно смущала его низкая температура воды, и он очень опасался, что сильно замерзнет. Поэтому Женя надел на себя чуть ли не все шерстяное белье, какое у нас нашлось, а сверху еще меховую жилетку. Его водолазные груза поэтому были чуть ли не тяжелее, чем у меня и Пушкина, вместе взятых. Я напрасно пытался убедить Женю, что лишнее белье бесполезно.
Ради первого погружения Грузова телефонную станцию вновь извлекли из ящика и подключили к аквалангу. Я надел наушники и микрофон и встал на страховку. Грузов подошел к лунке, осторожно залез в воду и погрузился с головой, потом нырнул и исчез подо льдом. Мне было хорошо слышно его дыхание, оно было ровным и спокойным, можно было ничего не опасаться. Проплавав около двадцати минут, Женя вылез на поверхность и прежде всего, сняв перчатки, стал размахивать руками
Работа на новом месте почти не отличалась от того, что мы делали раньше, если не считать только, что сначала мы подтаскивали к лунке сани с аквалангами, ведрами, сетками и прочим водолазным и научным снаряжением. Тащили вдвоем, третий, тот, кто должен был спускаться вначале, в это время в балке натягивал на себя скафандр. Потом он шагал к лунке, до нее было около полукилометра. Страхующий уже ждал, лунка была очищена от шуги, и погружение тотчас начиналось.
На второй день совместной работы мы решили сделать пять погружений. Это удалось, но различные задержки вызвали большую потерю времени. Сначала у Пушкина порвался костюм, пришлось идти в балок за клеем и заплатой, а Саша в это время лежал на солнце и ждал, пока резина высохнет. Грузов проплавал почти 50 минут — только Пушкину удавалось пробыть под водой больше. Вдобавок выяснилось, что, стоя на страховке, Женя совершенно не чувствует ни движения водолаза под водой, ни передаваемых сигналов; он не мог отличить подергивания веревки, зацепившейся за лед у лунки, от сигналов водолаза. Жене не раз приходилось вытаскивать упирающегося изо всех сил Пушкина на поверхность. В таких случаях Саша бывал очень, очень недоволен и, сорвав шлем, бурно выражал свое негодование. Особенно неприятно бывало, если Евгений вытаскивал водолаза с глубины 30–35 метров, так как спуск обратно требовал времени и усилий. Как ни доказывал Женя, что отличить сигнал от случайного подергивания невозможно, мы никак не соглашались: раз мы сами могли, почему же не мог он? Правда, как это делается, объяснить мы были не в состоянии: тут все зависит от практики.
Потребовалось несколько дней, чтобы Женя все освоил, а до этого каждый из нас, если на страховке стоял Грузов, постоянно опасался, что вот-вот он будет извлечен наверх. Задержки, связанные с ними препирательства и всевозможные неполадки немало нас забавляли, но это была пустая трата времени.
Ко всему этому во время погружения у меня вышел из строя подводный фотоаппарат. Виноват был я сам. Аппарат заело, и, надеясь преодолеть задержку силой, я слишком сильно повернул рычаг. Все происходило на глубине 40 метров, где мысли как бы замирают в голове и простейшее действие требует тщательного обдумывания. Если бы я подумал подольше или глубина была меньше, то понял бы, что прикладывать силу не стоит — фотоаппарат был основательно сломан. Ближайшие четыре дня все мое свободное время уходило на разборку и ремонт камеры. Хотя механизм удалось починить, но он стал работать очень ненадежно и нередко отказывал в самых неподходящих случаях.
Когда мы, наконец, управились с пятью спусками, стало ясно, что так дело не пойдет. Слишком много времени уходило на надевание и снимание костюмов, хождение от балка к лунке и подготовку к погружениям. Малейшая непредвиденная задержка выбивала нас из колеи, и на обработку собранного материала оставалось слишком мало времени.
Мы обсудили сложившееся положение и придумали несколько схем, применение которых должно было улучшить организацию спусков. Эти схемы определяли последовательность погружений, страховки, вспомогательных работ и т. п. В ближайшие дни испытали их на практике и остановились на самой простой: теперь ежедневно один из нас совсем освобождался от погружений, зато он должен был чистить лунку, подготавливать все для погружений и страховать двух других, которые делали по два спуска. Тот, кто не спускался, в какой-то мере отдыхал после двух дней довольно серьезных погружений и, хотя количество спусков в день уменьшилось с пяти до четырех, мы сильно выиграли в организации и экономили много времени. Теперь между выходом из воды одного водолаза и погружением следующего проходило всего 5–7 минут, а на все четыре погружения вместе с подготовкой уходило обычно 4–5 часов, оставался резерв времени на случай мелких задержек. Система оказалась настолько удачной, что мы придерживались этого способа до конца нашей работы в Мирном.
В это время нас стали часто посещать зрители, и почти каждый раз случалось что-либо непредвиденное. Неожиданности бывали разные, но почему они выпадали именно в эти дни, трудно сказать. Сначала посмотреть на наши погружения приехал польский полярник Ричард Чайковский — в своей стране он был одним из пионеров подводного спорта, не раз погружался в Балтийском море и даже написал первую в Польше книгу о подводной фотографии. Он очень заинтересовался погружениями в Антарктиде, а так как он оставался зимовать на станции Молодежная, в Мирном у него было свободное время, и он мог провести с нами весь день. Вначале все шло как обычно. Наступила очередь Пушкина спускаться и собирать количественную пробу на глубине 32–35 метров. Я взял страховочную веревку, Саша ушел под воду, ничто не предвещало каких-либо неожиданностей. Прошло несколько минут, как вдруг конец резко дернулся, потом ослабел, и вновь его натяжение стало меняться — он то натягивался, то болтался совершенно свободно. Это не были сигналы водолаза, в этом я был уверен, но в то же время я не знал, что бы это могло означать. Вытащить водолаза — но скорее всего с ним ничего не случилось, в любом случае он наверняка дал бы сигнал, да к тому же едва ли что-нибудь может случиться с опытным водолазом всего через несколько минут после начала погружения. Но тут среди странных потягиваний я уловил трехкратный сигнал: Саша просил поднимать его наверх. Отчасти это меня успокоило: подавался сигнал обычного, а не аварийного всплытия, но вместе с тем рывки были не такими, как всегда, слишком частыми и неровными. Несколько быстрее, чем обычно, я стал выбирать конец. Сигнал между тем повторился, Пушкин просил ускорить подъем. Теперь уж были все основания для беспокойства, и я стал тащить веревку изо всех сил.