С чего начиналось
Шрифт:
На Женевских конференциях был установлен такой порядок: доклады, которые читались на заседаниях, иллюстрировались экспонатами национальных отделов выставки. На конференции говорили о термоядерном синтезе – и демонстрировали на выставке модели установок по термоядерному синтезу. Говорилось об атомных электростанциях – и показывали модели атомных электростанций. Говорилось об использовании двигателей в кораблях – и показывали макеты, чертежи или фотографии судов.
В то время у нас уже сооружалась самая крупная в мире термоядерная установка «Огра» (она и сейчас действует в Институте
Когда Игорь Васильевич узнал о статье Финни, он поехал на завод, где сооружалась «Огра», и сказал рабочим, занятым изготовлением оборудования для установки:
– Нам сделан вызов: американцы хотят взять реванш за спутники. Мы вышли в космос, кое-кто в Америке раздражён этим и хочет показать, что если их обогнали в космических исследованиях, то они обошли нас в другой области – по управляемому термоядерному синтезу. Как, примем вызов?
Рабочие ответили:
– В доску расшибёмся, но сделаем!
И построили установку за восемь месяцев.
Этот случай говорит о Курчатове как о тонком психологе, хорошо понимавшем душу русского человека и использовавшем свои знания для борьбы за решение важнейших задач, которые стояли перед страной. Игорь Васильевич обладал необыкновенным даром зажигать людей.
А в конце той пресс-конференции я не мог отказать себе в удовольствии процитировать одно из любимых четверостиший русского поэта прошлого века Федора Ивановича Тютчева:
Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать – В Россию можно только верить.Но боюсь, что не все присутствовавшие на пресс-конференции в американском штате Теннесси поняли, в чем здесь дело.
«Солдат Курчатов»
Многие любят жаловаться: я устал, у меня голова болит, я занят, времени нет… А Курчатов никогда и ни на что не жаловался. Я проработал с Игорем Васильевичем больше пятнадцати лет и за все это время не слышал от него ни одной жалобы ни по какому поводу. Чувствовал он себя иногда очень плохо: уже после первого инсульта левая нога начала отказывать, была немного парализована, и он ходил с палочкой, но лечиться не любил и всегда спешил сделать максимум того, что мог.
Помню, как-то застал я Курчатова дома – он болел, лежал в постели. В руках у него была толстая книга, куда он заносил заметки для памяти и поручения, которые он давал сотрудникам. Рядом, у постели, стояла Анна Филипповна, его лечащий врач, и просто умоляла:
– Игорь Васильевич, вы больной человек, нельзя же так!
Он отвечал:
– Я все выполняю. Вы сказали лежать. Я лежу.
Но он и больной, в постели, работал так же интенсивно, как в служебном кабинете. К нему и домой шёл постоянный, нескончаемый поток людей. Он
По словам Марины Дмитриевны, жены Игоря Васильевича, вставал он часов в семь утра, быстро завтракал – ел он вообще быстро – и обязательно куда-нибудь направлялся. Или к себе в институт, или выезжал на завод, или на совещание, на встречу.
Он все время был в движении – с кем-то говорил, кому-то что-то рассказывал, кого-то слушал.
Все его время поглощалось научной и организационной работой. Он сам выезжал в другие институты, в лаборатории, на заводы, принимал людей, выслушивал их, советовался, объяснял те задачи, которые нужно было решить… Возьмём только одну, небольшую часть огромной атомной проблемы – сам реактор. Сколько тут возникало вопросов!
Прежде всего уран. Постановка всех исследований, связанных с ним. Это и месторождения урановых руд, и добыча руды, и переработка её, и очистка урановых солей, и получение из них металла, и исследование всех его свойств… Причём все новое. И это только одна урановая проблема.
К Курчатову шли самые разнообразные люди, и он должен был ставить задачи, которые не все даже понимали. Сейчас многое кажется простым и несложным, а тогда ведь было совсем не так. И со всеми этими вопросами, со всем тем, в чем сами не могли разобраться, люди шли к Курчатову.
Я вспоминаю одно из заседаний, где обсуждались методы анализа тяжёлой водой. Как к этому подойти, за что «зацепиться»? Скоро будет получена тяжёлая вода. Но как определить её состав – процентное содержание тяжёлой воды в общей массе? Химическим путём? Невозможно. Физически? Но как? Неизвестно. Мы сидели, целая группа, и обсуждали, что можно было бы положить в основу разработки технического анализа. Ну, тяжёлая вода имеет более высокую точку кипения. Потом, удельный вес её больше. Дальше, точка замерзания также отлична от точки замерзания обычной воды. За что же «зацепиться»?
Специалистов этого профиля тогда не было – просто даже такой специальности ещё не существовало. Кто-то в раздражении сказал:
– Ну, Василий Семёнович, втянули вы нас в какую-то авантюру! Скажите откровенно: вы что-нибудь в тяжёлой воде понимаете?
Я ответил:
– Нет, я металлург.
– А кто-нибудь из сидящих здесь понимает?
– Нет, не понимает.
Мы не заметили, что в эту минуту в комнату вошёл Курчатов. Я взглянул и увидел сердитое лицо. Он слышал последние фразы разговора и был очень раздражён самой постановкой вопроса. Курчатов сказал:
– Что же вы хотите, чтобы мы к американцам обратились за помощью? Чтобы они разработали нам метод? Сейчас перед страной стоит важнейшая проблема, и мы, советские учёные, должны её решать. Никто за нас решать её не будет. И надо об этом думать. А за что «зацепиться» – давайте поразмыслим, за что-нибудь всегда можно «зацепиться».
Я подумал: из глубины веков до нас дошло: «Ищите и обрящете, стучите и отверзется». Как правило, когда вы упорно ищете, то, конечно, в итоге всегда найдёте какой-то метод, какую-то возможность. И мы ведь в конце концов нашли, за что «зацепиться».