С двух берегов
Шрифт:
И вот я сижу на перине, как бог на облаке, мрачно озираю чужие стены и медленно привыкаю к мысли, что никуда мне теперь от комендантской должности не уйти. Отяжелевшими руками снял я ремень, проверил пистолет, сунул его под голубую подушку, не помню, как стащил сапоги, и утоп в пуховиках.
6
Разбудил меня женский крик. Не горестный вопль обиженного человека, а именно крик — гневный, требовательный, возмущенный. И что самое удивительное, среди отрывистых немецких слов, которые
Я подошел к окну, отдернул тяжелую портьеру, и по глазам прямой наводкой ударило солнце. После ночной черноты город выглядел праздничным, принарядившимся. Каждый лист на дереве, каждая черепичина на крышах налились своей краской: За чугунной оградой комендатуры молодая, небольшого росточка девушка молотила кулаками по широкой груди полицейского, охранявшего мою резиденцию. Вид у него был растерянный. Он хорошо знал, что время, когда эту русскую женщину можно было просто свалить ударом кулака, прошло. Но и нарушать мирный сон господина коменданта тоже не решался.
Распахнув створки окна, я громко крикнул: «Пропусти!» Полицейский щелкнул каблуками, встал по стойке «смирно», а девушка взглянула на меня как на чудотворца и кинулась к входным дверям.
Пока она поднималась по лестнице и плутала по комнатам, я кое-как оделся. Безо всякого стука она ворвалась в спальню и, обливаясь слезами, прижалась ко мне. Я стоял столбом, а она повисла на моей шее, уткнулась мокрым носом в погон и бормотала все одно и то же: «Родненький мой, родненький…» Вблизи она выглядела совсем девчушкой, из тех, что еще в школу бегают.
— Ладно, — говорю, — поплакала и хватит. Садись, рассказывай, кто ты есть и откуда.
— Как вас звать-то? — заикаясь, спросила она.
— Сергей Иванович. А тебя?
Она еще пуще заревела.
— Что с тобой? Обидел кто?
— Сергей Иваныч, — пропитывая слезами каждое слово, тянула она, — Сергей Иваныч…
— Заучила? Теперь говори, откуда ты взялась?
— Люба я. Пожарина Люба… Из-под Шимска мы, ильменские.
— Ну и отлично. А сюда как попала? Из угнанных?
Люба снова ухватилась за мою шею и разрыдалась еще громче.
— Хватит реветь! — сердито приказал я. — Слышишь? Успокойся. Останешься пока у меня, в комендатуре. Согласна?
— Согласна, — всхлипывая, повторила Люба.
— Вытри нос, познакомься с домом, найди кухню, сейчас будем тушенку разогревать.
Но искать кухню не потребовалось. Раздался робкий стук в дверь, и на пороге появилась дородная женщина в белом переднике, кружевном чепчике на голове и с добрейшей улыбкой на лице. Она что-то сказала, как пропела, и Люба перевела: «Кушать приглашают».
— Видишь, как здорово! Ты заодно и переводчицей будешь. Иди, я сполоснусь и тоже приду.
В столовой, рассчитанной человек на шестьдесят, все было из черного дерева, даже потолок. На больших картинах в золоченых рамах аппетитными красками была разрисована всякая снедь: овощи, фрукты, битая птица.
Люба успела помыться, прибрала волосы и глядела на все с тревожной радостью, словно не веря своему счастью. Она бегом притащила из кухни горячий судочек под крышкой, всякую закуску, да еще водрузила хрустальный графин с вином. Но сама не села, стала в сторонке.
— Это ты, — спрашиваю, — привыкла с утра вино лакать?
— Что вы, Сергей Иваныч! — испугалась она. — Мне что дали, то принесла.
— А чего ты не садишься?
— Кушайте, я потом.
— Садись, приказываю.
Она послушно села, и видно было, как проглотила комок слез, всегда бывших у нее наготове. Есть стала степенно, отламывала хлеб маленькими кусочками, делая вид, что не очень голодна. А по бескровным губам и прозрачной шее нетрудно было догадаться, что досыта есть ей давно не приходилось. Руки ее с побитыми ногтями были красные, в трещинах, припухшие от тяжелой работы.
— А эта женщина откуда? Не узнавала?
— Как же не узнала? Все выспросила. Их там еще трое, — вызвались вас кормить.
— Ну вот что. Скажешь там, что для меня эта столовка не по росту — великовата. Здесь мы питательный пункт организуем для наших, кто проездом или раненый придет. А для нас с тобой найдем закуток попроще. И никаких хрусталей. Ты, может, к ним привыкла, а мне одно беспокойство — боюсь, разобью.
Люба слушала меня, от большой серьезности приоткрыв рот, как будто в каждом моем слове была труднопостижимая мудрость. Даже догадываясь, где у меня шутка, улыбалась неуверенно.
7
— Товарищ майор! Докладывает комендант города Содлак, капитан Таранов.
После того как я по бумажке прочитал телефонистке заковыристое название другого города и добавил слово «комендант», прошло не так много времени, но я успел малость понервничать. Своего прямого начальства, «окружного» коменданта Шамова, я ни разу не видел, ничего, кроме имени, отчества и звания, о нем не знал, и каков будет наш первый разговор, можно было только гадать.
Теплилась еще у меня надежда, что он сразу поймет мою непригодность к занимаемой должности и пришлет взамен кого-нибудь другого. Я все еще был уверен, что комендантов где-то специально готовят и обучают разным премудростям, а меня прислали по явному недоразумению.
— Содлак? — недоуменно повторил молодой, с заметной хрипотцой голос. — Погоди, сейчас с картой сверюсь… Ага! Точно! Поздравляю, капитан Таранов! С прибытием! Принял хозяйство?
— Принимать-то не у кого, товарищ майор. Приехал я…
— Помещение отвели? — прервал он меня. — Им команду дали.
— Помещения хватает, могу армейский КП развернуть.
— Чего ж тебе еще? Осваивайся, живи.
— Так у меня же никого нет, ни комендантского взвода, ни переводчика.
— Неужели нет? — с искренним удивлением подхватил Шамов.