С индейцами в Скалистых горах
Шрифт:
Теперь нам нужны были жерди для стен. Острыми камнями мы нарубили молодых деревцев, срезали с них ветки и приставили их к четырем сторонам крыши, оставив узкое отверстие с южной стороны. Оно должно было служить нам дверью. Затем мы покрыли стены и крышу еловыми ветками, а сверху насыпали на четверть метра земли. Так как стены нашего домика были не прямые, а с сильным наклоном, то слой земли держался на них. Вместо лопат мы пользовались лопатками лося, а за неимением тачки перетаскивали землю в шкуре.
Работали мы несколько дней не покладая рук. Наконец дом был
— Что же мы теперь будем делать? — спросил Питамакан, когда мы в первый раз завтракали в новом доме.
— Сделаем мокасины и лыжи, — предложил я.
— Эту работу мы отложим на вечер, а теперь…
Он так и не закончил фразы.
Что-то загрохотало, казалось, над нашими головами, — никогда не слышал я такого гула и грохота. Смуглое лицо Питамакана стало серым, как зола. Он вскочил и крикнул мне:
— Беги! Беги!
7. ГОРНЫЙ КОЗЕЛ
Мы выбежали из землянки. Грохот и гул нарастали. Мне казалось — мир рушится. Питамакан мчался прочь от реки, на юг, не успели мы пробежать и двухсот шагов, как шум внезапно стих. Задыхаясь, мы остановились, и я с трудом мог выговорить:
— Что случилось?
— Как! Разве ты не знаешь? — удивился Питамакан. — Вон с той горы сорвалась огромная ледяная глыба и понеслась в долину. Деревья, камни — все сметала она на своем пути. Я думал, что она сметет и наш дом.
Питамакану очень хотелось пойти на место обвала, но я убеждал его остаться дома и работать, пока мы не сделаем все нужные нам вещи.
Одну из шкур лося мы давно уже вымачивали в реке, чтобы затем легче было очистить ее от шерсти. Мы притащили ее в землянку и, положив на гладкое твердое бревно, стали скоблить тяжелым ребром лося, заменявшим нож. Край ребра мы заострили, но все-таки он был недостаточно острым, и нам приходилось изо всех сил на него надавливать, чтобы отделить волосы от кожи. Работая поочередно, мы только к концу дня сняли шерсть со шкуры.
Шкуру мы разрезали на две части. Одну мы высушили, из другой вырезали ремни для лыж. Скучная это была работа, так как мы не имели никаких инструментов, кроме ножей из обсидиана. Когда половина шкуры высохла, я долго втирал в нее мозг и печень лося, затем свернул ее и отложил в сторону дня на два, чтобы клейкость исчезла. Через два дня я ее вымыл, высушил и долго тер и скреб. Наконец мы получили большой кусок выдубленной кожи. Ее должно было хватить на четыре пары мокасин.
Мокасины мы с Питамаканом сделали очень большие, так как ноги мы обертывали кроличьими шкурками и на них натягивали обувь. Вместо иголки мы пользовались шилом, сделанным из кости лося; нитки мы заменяли сухожилиями.
«О-уам» («похоже на яйцо») — так черноногие называют лыжи. Но я не берусь определить, на что походили наши лыжи. Ободья мы сделали из березы, и ни одна лыжа не походила на другую — все
Когда у нас готовы были мокасины и лыжи, поднялась метель, непрекращавшаяся двое суток. Мы поневоле отказались от охоты. Эти два дня мы занимались улучшением нашего жилья, построили очаг из тяжелых камней, которые согревали хижину, когда мы ложились спать.
Вход мы завесили шкурой лося, но пришлось оставить щель, в которую проходил холодный воздух, — иначе не было бы тяги. Мы мерзли, пока я не вспомнил, что манданы ставят в своих землянках заслоны между дверью и костром, чтобы холодный воздух поднимался к крыше.
Мы тотчас же сделали заслон из жердей и присели на постель у костра. Теперь из двери не дуло, и в землянке стало теплее. Однако по ночам, когда угасал костер и остывали камни, мы должны были вставать и подбрасывать хворост, чтобы не мерзнуть. Если мы хотели спать не просыпаясь, следовало позаботиться о теплых одеялах. Питамакан заявил, что здесь в горах водится белая горная коза с густой шерстью и шкура этой козы толще и теплее, чем шкура бизона.
На третье утро метель улеглась, и я предложил идти в горы охотиться на коз, но приятель мой наотрез отказался.
— Сегодня мы не пойдем на охоту, — заявил он. — Мне приснился дурной сон: медведь меня терзал когтями, а козел вонзил мне в бок острые рога. Быть может, этот сон предвещает несчастье. А может быть, я не должен спать на медвежьей шкуре. С тех пор, как мы на ней спим, мне часто снятся дурные сны.
— А я ничего во сне не вижу! — воскликнул я.
— Больше я не буду спать на этой шкуре, — решительно сказал Питамакан.
— О, сны никогда ничего не предвещают, напрасно ты обращаешь на них внимание, — отозвался я. — Белые не верят в сны.
— Пусть белые не верят, а мой народ верит, и я буду верить, — очень серьезно заявил Питамакан. — Во сне мы узнаем, что мы можем и чего не можем делать. Не говори со мной о снах, если не хочешь причинить мне зло.
Мне очень хотелось рассеять суеверие Питамакана, но он был крайне упрям, и я не стал с ним спорить, зная, что спор может привести к ссоре.
К счастью, он видел во сне только медведя и козла; следовательно, мы могли охотиться на других животных. Надев лыжи, мы побежали расставлять западни. Для куниц мы сделали небольшие западни, затем пошли к верховьям реки посмотреть на тушу медведя и убитого мною лося. Нашли мы только два скелета; кости были почти дочиста обглоданы росомахами, рысями и горными львами. Здесь мы устроили две большие западни, тяжелые брусья которых подперли старыми бревнами. Из такой западни не вырвался бы и самый крупный хищник, если бы пошел на приманку.