С Корниловским конным
Шрифт:
Через десять минут мы возвратились, но в купе нет ни «солдатика», ни моего чемодана. На скамье оставалось только небрежно брошенное мое офицерское пальто мирного времени, сшитое в Оренбурге перед производством в офицеры и которое я впервые одел в Петроград. Беспокойно оглядывая купе, я убедился, что чемодан похищен именно этим солдатиком. Словно рвотной нечистью обдал все мое существо такой поступок солдата-воина. Искать его и вещи было бесполезно в толчее ростовского вокзала. Да его там уже и не могло быть... Я был так огорчен в лучших своих офицерских чувствах к солдату-воину. Стоимость пропавших вещей не жаль, но жаль, как дорогую память, полную парадную форму кубанского офицера, все
Огорчаться стоило: украл солдат, предусмотренно залезший в офицерский вагон 2-го класса, в котором он быть не имел права, и на которого я, по всегдашней своей доброте к нижнему чину, вместо того чтобы «вышибить» его отсюда — по-братски понадеялся на совершенно неведомого солдата.
С таким настроением я вернулся в свою станицу. Здесь было все спокойно, и о «бунтах в Петрограде» никто ничего не знал и не слышал. Казачья станица жила своею патриархальною жизнью, богатая и довольная существующим порядком. Через два дня я выехал в полк. Революция гналась за мною по пятам и «настигла» в Карсе.
По пути в полк. Станция Акстафа
С каким-то грустным чувством выехал я из своей Кавказской станицы в Карс, зная, что после отъезда полковника Мистулова в полку будут большие перемены психологического свойства. На железной дороге был полный порядок, и наш скорый поезд шел точно по расписанию.
За Елисаветполем, на станции Акстафа, снова неожиданно 2-й Екатеринодарский полк представился мне офи-церами-сверстниками по Оренбургскому казачьему училищу, подъесаулами Соколовым, Васюковым* и Рядниной. От них узнаю, что их 4-я Кубанская казачья дивизия перебрасывается в Персию, в состав Кавказского кавалерийского корпуса генерала Баратова. Они просят меня задержаться на сутки с ними, так как полки дивизии выгружаются из поездов здесь и потом последуют походным порядком через Эривань, на Джульфу. Джульфа — пограничный пункт между Россией и Персией на реке Арак-се. Я согласился задержаться здесь до следующего утреннего поезда, идущего на Тифлис.
Вечером идем в гарнизонное офицерское собрание. За одним из столов старшие офицеры-екатеринодарцы «режутся» в карты, в азартную игру «железку», по-французски — шмэн дэ фэр, что значит — железная дорога. Среди них вижу войсковых старшин Давыдова* и Журавель*, которых хорошо знал по 1-му Екатеринодарскому Кошевого Атамана Чепеги полку в 1910 г. Тогда Давыдов был подъесаулом и образцовым начальником полковой учебной команды, а Журавель был только хорунжим и прославленным скакуном на офицерских скачках. На груди у него офицерский Георгий 4-й степени.
После семи лет разлуки мне эта встреча была особенно приятна. В этот вечер мы впервые узнали, что в Петрограде произошла революция, Император отрекся от престола, и государственная власть перешла в руки какого-то Временного правительства. Для меня лично это было такой сильной неожиданностью, что, совершенно не думая, вырвалась фраза, и довольно громко: «Казакам после этого будет плохо...»
И каково же было мое удивление, когда войсковой старшина Давыдов, крупный, бородатый, с резкими пронизывающими Вас серыми строгими глазами, мой былой кумир по полку в 1910 г., — строго посмотрел на меня и произнес: «Как раз будет наоборот... от этого всем
Никто из присутствовавших офицеров на это ничего не ответил, но меня этот ответ штаб-офицера удивил и огорчил. Мне стало очень грустно, офицеры же продолжали играть в карты, словно ничего и не случилось в нашем Отечестве. Перед офицерами были кучи бумажных денег. Играли все азартно, особенно смело Давыдов и Журавель.
У нас в полку играли только в преферанс. Мы, молодежь, научились этой игре лишь в Турции, жалованье было большое, играли мы все не особенно хорошо, а от этого и азартно. Но проиграть 10,15, 20 рублей «в одну пульку» — считалось «азартным проигрышем». И никаких других карточных игр в полку не существовало. Здесь же офицеры «швырялись» сотнями рублей. Невольно подумал я, что офицеры-екатеринодарцы богатые люди и не живут на одно жалованье.
Все это вместе взятое — мне не понравилось, но, связанный долгою дружбою с подъесаулом Рядниной, я не устоял против его просьбы и, прокрутившись в собрании ровно до утра, почувствовал никчемность своего посещения.
Наконец настало утро. Мы вышли в коридор. У вешалки, вместо моих новых мелких галош для азиатских чевяк на мягких подошевках, подшитых «фаданом», стояли пара галош полуглубоких, старых, изношенных и очень грязных. На дворе грязь, в мягких чевяках не пройти. Ко всему виденному и слышанному в собрании — и это довольно мелкое явление — еще больше усугубило мое и без того скверное настроение. «Ну, кто мог так умышленно обменять галоши? — думаю я. — Кроме господ офицеров никого ведь в собрании не было!»
Благородный Алеша Ряднина, честный и верный друг, неловко сконфужен.
«Ничего, дорогой... одевай пока эти до первого магазина», — смеется он, успокаивая меня. И я одел эти старые, чужие, грязные, большие галоши, словно солдатские «кегли» для часовых, как неприятную необходимость, чтобы дойти до вокзала. Тогда я не мог и подумать, чтобы столь незначительный случай в первый же день революции стал как бы символом всего того «грязного и чужого» для Казачества, что принесла ему русская революция 1917 г.
Тифлис. Революция в Карсе
В Тифлисском Михайловском пехотном военном училище — наш третий младший брат Георгий*, юнкером старшего курса. Он из вольноопределяющихся 1-го Кавказского полка и участник Эрзинджанской операции в июле 1916 г. Моими заботами он готовился и выдержал вступительный конкурсный экзамен в это прекрасное военное училище, почему посетить его мне надо.
Жоржа не узнать: ко мне в приемную вышел высокий статный богатырский блондин с правильными чертами лица, с красивыми смеющимися глазами и с полным пониманием и сознанием воинского юнкерского щегольства. Мы оба были очень рады встрече. Обнялись. Сели. Передал новости семьи. В доме, в нашем многолюдном и дружном семействе было все благополучно.
Сидя с ним в юнкерской приемной, я думал: кто же теперь будет производить их в офицеры? Императора ведь нет! Кто же другой имеет ту высшую государственную власть, которая так резко перерождает человека — из обыкновенных смертных в роль благородной офицерской касты? Так мы были воспитаны и только так понимали свое высокое офицерское положение в своем Отечестве.
Его выпуск произведен был в офицеры приказом военного министра. Через три года с месяцами наш младший брат Жорж, в чине есаула Корниловского конного полка Кубанского Войска, жуткою смертью погибнет в Таврии в июле 1920 г., на пятом своем ранении в гражданской войне, на 24-м году от рождения... Зачем же было родиться, жить и учиться?!