С любовью, верой и отвагой

Бегунова Алла Игоревна

— Ваше превосходительство! — Нейдгардт с трудом остановил рассердившегося генерала. — Извольте в таком случае взглянуть на документ! Вот письмо родных, которые разыскивают её повсюду и даже обратились к государю императору. Нам переслали его из Санкт-Петербурга...

Каховский взял у поручика письмо и отошёл к окну, где было посветлее. Нейдгардт так разволновался, что забыл все свои хитрые планы по разоблачению распутных коннопольцев и лишь с нетерпением ждал ответа. Но письмо произвело впечатление на непреклонного генерала.

— Да, все совпадает, — хмуро сказал он, возвращая бумагу адъютанту главнокомандующего. — И имя, и название

нашего полка, и в поход их эскадрон пошёл из Гродно... Но это просто невероятно. Я помню её у Фридланда, под огнём неприятельской артиллерии. Скакала в первой шеренге без малейшего страха и робости...

— Ваше превосходительство, — приободрился Нейдгардт, — как вы могли усмотреть из письма графа Буксгевдена, мне поручено дознание по этому делу. Позвольте же мне выполнить долг мой. Я должен взять показания у офицера, проводившего набор рекрутов, у эскадронного командира, у унтер-офицеров и солдат, которые были с ней. Но прежде всего я полагаю необходимым арест Александра Соколова, или Дуровой, по мужу Черновой. Соблаговолите вызвать её в штаб полка, а мне предоставьте помещение, где арестованная могла бы находиться, не вызывая излишних толков и вопросов...

В это время в лейб-эскадроне уже сыграли сигнал к вечерней чистке лошадей, и унтер-офицер Соколов смог прибыть в штаб только через час, отдав свою лошадь рядовому, сменив конюшенный мундир на строевой, умывшись и причесавшись со всей тщательностью.

— Это она? — нетерпеливо спросил Нейдгардт у Каховского, когда увидел в окно поднявшегося на крыльцо дома худощавого смуглолицего юношу в тёмно-синей куртке с новенькими унтер-офицерскими галунами. Каховский ничего ему не ответил.

— Ваше превосходительство! Четвёртого взвода лейб-эскадрона вашего имени унтер-офицер Соколов прибыл! — раздался в комнате низкий хрипловатый голос.

— Поди сюда, Соколов, — сказал генерал-майор, заставляя её встать поближе к свету. — Который год тебе сейчас?

— Семнадцать, ваше превосходительство.

— А твои родители согласны были, чтоб ты в военной службе служил?

— Никак нет. Потому я и ушёл из дома.

— Письма домой писал?

— Одно, ваше превосходительство. Перед походом.

Генерал окинул Надежду взглядом с ног до головы. Нет, никогда ему в голову не приходило, что Соколов — женщина. Более того, он уверен, что Дурова-Чернова себя не выдала нигде и ни перед кем. В трёх сражениях побывала, тяжелейшее отступление вынесла, в полковом лагере жила — и никто ничего. А коли блудница при полку заведётся, то этого не скроешь. Ни за что не скроешь. И ему бы о сём донесли обязательно. Он разоблачил бы её тотчас, не ожидая приезда всевозможных штабных дознавателей. Ибо доброе имя полка ему и его офицерам дороже собственной жизни. Но ситуация — щекотливая, и рвение господина Нейдгардта уместно. Ну что ж, пусть проверяет, пусть всех допрашивает.

— Слушай, Соколов, — после долгого молчания сказал Каховский. — Твоя служба мне известна. Я хотел, чтоб ты был в моём полку офицером. Но нет на то соизволения начальства. Велено отправить Тебя в Витебск, в штаб армии. Для того прибыл к нам адъютант графа Буксгевдена поручик Нейдгардт...

Надежда медленно перевела взгляд на молодого лощёного офицера, стоящего у окна. С торжеством разоблачителя смотрел он на неё и улыбался. Не нужно было иметь никакого шестого чувства, чтоб догадаться, что он её враг.

— ...честно, как подобает солдату, отвечай на его вопросы, — донёсся

до неё голос генерал-майора, затем дверь захлопнулась, и они остались в комнате одни. Теперь ей стало понятно, что за беседа будет с поручиком и зачем он сюда явился.

Ещё по дороге в Полоцк Александр Нейдгардт решил, что начнёт свой допрос с прошения её отца и дяди, поданного на высочайшее имя. Наверное, она знает почерк своего родственника, и это сделает её разговорчивее. Он сел за стол, придвинул к себе стопку чистых листов бумаги, обмакнул перо в чернильницу:

— Как ваше имя?

— Александр Васильев сын Соколов, — тихо ответила она.

— Я спрашиваю у вас ваше подлинное имя. Под-лин-ное. Ясно?

— У меня нет другого имени.

— Сейчас нет, но год назад оно у вас было. Надежда Дурова, по мужу Чернова. Я имею документ, подтверждающий это. Не угодно ли взглянуть?

Она взяла письмо и сразу узнала почерк дяди Николая. Так вот почему отец не прислал ей ответа. Они решили силой вернуть её домой. Им всё ещё кажется, что она — неразумная девчонка. Сегодня придумала одно, а завтра ей взбредёт на ум другое. Они не понимают, что она сделала свой выбор. Боже мой, как больно знать, что отец, дорогой и горячо любимый, не хочет принимать этого...

Нейдгардт увидел, что лист бумаги задрожал в её руке.

— Будете говорить? — спросил он, взяв письмо обратно.

Надежда молчала. Усилием воли она вновь распрямила плечи, крепче обхватила пальцами ножны сабли, прижав её, как положено по уставу, к малиновым лампасам парадных конно-польских панталон.

— Учтите, что запирательство вам не поможет. Оно только усугубит вашу вину, — пригрозил поручик, видя, что чистосердечное признание и тем более раскаяние не наступает.

— Мою вину? — переспросила она. — О какой вине вы говорите?

— Вы фальсифицировали документы.

— Да, я покинула дом свой, чтоб стать воином. Да, надев мундир, я присягнула нашему государю. Но я принадлежу к российскому дворянству. Я — свободный человек, я...

— Вздор, — оборвал он её. — Вы только женщина и должны знать своё место.

— На места извольте указывать собакам, а не свободным людям! Никто не смеет отобрать у меня священного права выбора.

— Ваш пол должен определять ваш выбор!

— Неправда! Сегодня этот выбор мал, но завтра за мной, может быть, поедут другие женщины...

— Чтоб баб — в солдаты?!

— Такое не каждой по плечу. Уж я-то знаю. Но надо показать пример. Не век же сидеть нам всем в четырёх стенах и безропотно внимать хозяевам жизни...

— Кому?

— Ну вам, мужчинам...

Нейдгардт ничего подобного прежде не слыхивал. До десяти лет он пробыл в имении отца, где у дьячка выучился счёту и грамоте. Затем его отправили в частный пансион, и там ознакомился он с Законом Божьим, географией, историей, французским и немецким, а также с арифметикой. В четырнадцать лет был он произведён в прапорщики во Фридрихсгамский гарнизон и начал службу, хорошо освоив «Его императорского величества Воинский устав о полевой службе», изданный в 1797 году, особенности проведения вахт-парадов, установленные императором Павлом I, и игру в карты. Женщины, которых он знал в своей жизни: нянька, матушка, две сестрицы, тётка по отцу и ещё красотка Каролина из дома терпимости во Фридрихсгаме, — никогда так с ним не разговаривали. Поэтому он счёл за благо прекратить столь рискованную беседу и прибегнуть к давно знакомому средству.