С миссией в ад
Шрифт:
— Я знаю вас, — изучающе-добродушно рассматривая молодого человека, звучно произнес он.
— Hаречены вы от рождения Иисусом, что означает Спаситель. В далеких отсюда странах тысячи людей называют вас Учителем. У вас много приверженцев и еще больше врагов. Вам тяжело нести людям веру в Господа единого… Однако, невзирая ни на что, вы ее с достоинством несете.
— В отличие от вас, уважаемый Далай Лама, — начал ответную речь Спаситель, — о вас я знаю очень мало. По рассказам странников…
Иисус отвел от собеседника
Взгляд его остановился на стоявшей в отдалении женщине. Седая, белолицая, безумно родная…
— Мама? — непроизвольно отстраняя от себя Верховного жреца, не веря глазам своим, шепчет он.
Глядя на эту прямо-таки душераздирающую сцену, Далай Лама, смахнув слезу, чуть надтреснутым голосом произносит:
— Они узнали друг друга.
— Это была Окаема. Моя мама. Жена Верховного жреца Тибета… Меня прошибает слеза стоит вспомнить тот день, — говорит Галилеянин.
Потом она рассказыввала, как увидела его.
Окаема в тот момент занималась вышиванием и кто-то ей в самое ухо сказал: «Подойди к окну». Она подошла. Ничего особенного. Привычная картина. Снежные вершины, солнце и поднимающаяся по склону вереница пилигримов. Разочарованная Окаема собиралась вернуться к прерванному делу и вдруг в этой толпе увидела сына.
«Я бы тебя, мой мальчик, узнала бы из миллионов и миллионов. — говорила она сыну. — Я кричала тебе, а ты не слышал»…
Hа ее крик сбежались слуги и ее муж. Отослав посторонних, Окаема показала его Далай Ламе.
— Это мой сын. С того высшего Божьего мира… Я вышивала, а голос с небес велел мне подойти к окну… И я это сделала.
Далай Лама не стал перечить жене.
— Мы проверим, — сказал он. — Пригласим и посмотрим, узнает ли он тебя. Если и он признает в тебе мать, значит, Всевышнему, по известной только Ему причине, нужна была эта встреча.
Hа том и порешили.
4
… В Тибете я пробыл почти три месяца, — вспоминает Спаситель. — Пребывание там с Окаемой, большим знатоком Времени, повлияло на содержание моего писания, оставленного моим соратникам… По прошествии времени я пришел к выводу: наша встреча была организована именно для этого.
— Позволь, коллега, — недоумевает Бруно, — никто там из христиан не знает и не ведает ни о каком твоем писании. В библии одни рассказы, вернее, россказни о тебе и ссылки на тебя твоих соратников, авторов Нового завета, составленного по их писаниям. От тебя же ни одной строчки… А о том, что ты был в Тибете, — вообще не знают.
— Что касается Тибета, если людям будет интересно, они найдут следы в архивах храма Далай Ламы. А вот что касается моего утраченного писания… Его придется восстановить. Восстанавить поручается тебе, Бруно. С моих слов.
Галилеянин многозначительно смотрит на Часовщика.
— Понял, ваша честь, —
— Очень хорошо. Поработаю и я, — говорит Просветитель.
— Уж постарайся, Бруно, — обнимая друга за плечи, Спаситель вкладывает ему в руку листы с написанным на них текстом. — Здесь, как ты увидишь, изложены основополагающие моменты значения времени в бытие землян. Наверху считают, что идея понимания времени, поданная людям от меня, убедит их больше, чем что-либо.
— Ты знаешь, коллега, — задумчиво выговаривает Бруно, — слово Галилеянина из глубин веков может возыметь действие… Hо… права Окаема — не время людям владеть временем.
— У нас, Ноланец, есть оселок, на котором мы их и проверим. Выдержат, тогда начнем помогать.
— Ты имеешь в виду термоядерное оружие?
— И его тоже…
— Минутку, коллеги, — перебивает их патрон вселенной. — Позвольте напомнить: Бруно сожгут вместе со всеми рукописями.
— Рукописи, мой друг, горят, а идеи — никогда, — смеется Просветитель.
Спасителю не до шуток.
— Как сохранить самое основное из Писания, восстановленного Ноланцем, проблема ваша, коллега Часовщик! — строго говорит он.
— Считайте, что она решена, — заверяет патрон вселенной.
— Нисколько не сомневаюсь, — одобряюще произносит Спаситель. — А теперь, когда задачи ясны, позвольте откланяться.
Он пожимает руку Часовщику, порывисто обнимает Просветителя, шепнув «Крепись, скоро увидимся», и исчезает.
Просветитель читает оставленные ему бумаги.
— Гениально! Гениально, Галилеянин! Хорошо схвачено, — хвалит он, передавая бумаги Часовщику.
— Подскажешь, если я что-то там, на грешной, не вспомню.
Отставляя их в сторонку, Часовщик предлагает ему познакомиться с тем, кто спасет остатки рукописи из костра, в котором будут жечь Бруно.
— Каким образом? — спрашивает Просветитель.
— Приснимся, и все дела, — смеется патрон вселенной.
Просветитель дает добро. Через некоторое время Часовщик докладывает:
— Готово, Ваша честь!
…Узенькая комната. Маленький, грубо сколоченный стол. Hа нем бумаги. В углу комнаты молодой человек. Совсем еще юноша. Он наливает из бутыли в пузатенький флакончик чернил. Сделав свое дело, он удобно усаживается и не спеша сортирует принесенные им листы. Смотрит на дверь.
— Запер. Никто не войдет, — говорит он себе. — Посплю немного, а потом перепишу.
Кладет голову на бумаги.
— Спи, мальчик, спи, — медоточиво внушает Часовщик.
— Где это он? И кто он? — спрашивает Просветитель.
— Сейчас спросим, — усмехается Часовщик.
— Что это за помещение, юноша?
— Сучья комната, — бормочет он довольно внятно. — Отсюда подслушивают узников.
— Кто ты?
— Я нотарий Святой инквизиции Доменико Тополино, — гордо называется он.