С неба упали три яблока
Шрифт:
Из всех времен года мы, дети, замечали только зиму. Может, потому, что она была не столь долгой, как хотелось. И не такой снежной, как на перевале, разделяющем нас от остального мира, – как завалит выше гор, так и не отпустит из плена до весны.
Зима приходила в январе. Долго кружила морозным ветром над истомленными ожиданием домами, а потом, за одну враз притихшую ночь, накрывала их рыхлой пеленой. Проснулся с утра – а за окном словно стертый резинкой мир. Только там и сям, уцелевшими карандашными
Наигравшись вдоволь в снегу, заваливались шумной гурьбой к нани. Стягивали зубами заиндевевшие рукавички, скидывали боты, сваливали пальто и шапки на топчан в коридоре и бежали, громко топая по полу – до сих пор помню обиженный скрип досок, – на кухню. Нани нас ждала там. Нальет густой фасолевой похлебки, посыплет сверху свиными шкварками, нарежет соленой красной капусты, натрет засушенные на печи ломти домашнего хлеба зубчиком чеснока… Мммм, не знаю ничего вкусней незамысловатой деревенской еды.
После сытного обеда она усаживала нас вокруг себя и рассказывала притчу о семикрылых ангелах. У которых каждое крыло одного цвета радуги, а каждое перо разит семерых темных дэвов. Дэвы выходят ночью из-за края земли, чтобы воровать души спящих людей, а ангелы разят их своими перьями, словно стрелами.
– Так что, пока вы спите, добро и зло воюют за вас, – заканчивала свой рассказ нани.
– А что они делают днем, когда мы не спим? – неизменно спрашивал кто-то из детей.
– Ангелы отращивают себе новые крылья, а дэвы – новые клыки.
Мы слушали, затаив дыхание. Младшая сестра, не выдержав напряжения, начинала икать. Мы на нее, бедную, шикали, она зажимала рот ладошкой.
Однажды, когда нани по нашей просьбе снова завела свой рассказ, на кухню заглянул дядя Жора, который как раз в том году поступил в политехнический институт. Услышав о семикрылых ангелах, он стал выспрашивать, как же они летают.
– Как птицы, – с достоинством отвечала нани.
– Семь на два не делится, верно? – не унимался дядя.
– Верно.
– Значит, получается три крыла за одним плечом, а три за другим. Где же тогда седьмое крыло находится?
Нани растерялась. А мы расстроились – миф об ангелах рушился на глазах. Младшая сестра аж икать перестала, запереливалась глазами. Тут в комнату влетел дед и отвесил дяде Жоре могучий подзатыльник.
– А седьмое крыло запасное, ясно? На ремне болтается. Еще вопросы есть?
Вопросов у дяди Жоры больше не нашлось.
Февраль
– Я тебе вчера восемь раз звонила. А ты мне так и не ответила, – обижается мама.
– Как звонила? Телефон молчал.
– Я тебе в скайпе звонила!
– Мам, я хоть в Сети была?
– А
У мамы макияж, серьги, платочек на шее, прическа. Я со вздохом распускаю хвостик волос, приглаживаю брови. Прячу руки, чтобы она не заметила отсутствия маникюра.
– Ты ж моя красавица, – говорит мама.
Я киваю. Красавица, да. Кто скажет, что не красавица, тот ей враг номер один. А я же не сумасшедшая с родной матерью отношения портить!
– Наринэ, я тут вычитала отличный рецепт для маски. Записывай. Натереть на мелкой терке 40 граммов хрена, добавить две чайные ложки молотого имбиря, залить кипятком… Записываешь?
– Угум!
– Врешь?
– Нет.
– А то я не вижу, что врешь. Записывай давай.
Приходится записывать, а потом еще и зачитывать вслух. Не дай бог что-то пропустила.
– Мы вам маленькую посылочку собрали, – как бы вскользь упоминает мама.
– Снова? – ужасаюсь я. – Мы новогоднюю посылочку еще не съели.
– Габардиненц Ерванд собирается в Москву. Не ехать же человеку порожняком!
– Пусть едет порожняком.
– Ничего не знаю. Будет через три дня. Я оставила адрес. Подвезет прямо к вашему дому.
– Найдет?
– Найдет. У него этот, как его. Аппарат для распознавания дороги. Жипирэсэ.
– Мумсик! – давлюсь от смеха я.
– Захрмар. А как правильно? Жиписэрэ?
– Джипиэс!
– Ну и что ты мне голову морочишь, когда я так и сказала? В общем, ждите. Скоро посылка будет.
– Мам, а кто такой этот Габардиненц Ерванд? И почему он Габардиненц? Его предок первым в Берде надел габардиновое пальто?
– Не знаю. Надо твоего отца спросить. Он Габардиненц род хорошо знает. Всю жизнь им зубы лечит.
Посылка прибывает тютелька в тютельку, через три дня. Я сразу распознаю микроавтобус Габардиненц Ерванда. Во-первых, по ржавой крыше и вспоротым бокам. Во-вторых, по небольшой толпе заинтригованных горожан, которые, плюнув на столичный апломб, обступили доисторическую махину со всех сторон. Ну а в-третьих – по растопыренным колесам и погнутым в обратную сторону рессорам. Даже с моего семнадцатого этажа было видно, что микроавтобус загружен под завязку.
Габардиненц Ерванд оказывается отчаянно усатым услужливым мужичком.
– Дочка, я твоего отца очень уважаю, поэтому первым делом к тебе заехал, – выволакивает он из микроавтобуса огромный баул, – показывай дорогу, куда нести?
В квартиру Габардиненц Ерванд заходит с почтением, цокает восхищенно на сундук из состаренного дерева, трогает батареи отопления – не мерзнете? Нет? Молодцы! Шарит взглядом по стенам, углядев на стеллаже открытку с изображением Арарата, успокаивается. Отобедать отказывается и, выпив чашечку кофе, начинает прощаться: