С Октавии не возвращаются

У Ника во дворе выросла груша.

Это он так ее назвал — груша. Для себя. На самом деле дерево выглядело странно, если это вообще было деревом. Ник Черныш впервые обратил внимание на несколько корявых веток, растопырившихся из покрытого узлами тщедушного ствола, в разгар лета прошлого года. От груши у дерева были только листья. За лето оно отрастило с десяток робких зеленых пластинок, которые из-за ночных заморозков последующей зимы сначала свернулись в трубочки,

а потом облетели под напором северного ветра. Ник грушу жалел и терпеливо накрывал ее от морозов картонной коробкой.

Здесь, на Нимбусе, ассимилируемые живут отдельно, в комфортных домах с небольшими участками. За шиловским забором — пруд, в котором по весне шлепают трехметровыми хвостами плеогаторы, и большая поляна, краем обнимающая полтора десятка хвойных деревьев, завезенных на Нимбус с Земли, что служат подлеском для мрачной чащи джунглей. Плеогаторы шатаются по округе, меняя пруды в поисках яростной весенней любви; месяц-другой выходить за пределы огороженного забором участка Шилова нельзя, но плеогаторы быстро успокаиваются и исчезают до следующей весны в джунглях.

Зима ушла. С ее уходом усилилась постылая боль в зараженной боргом правой руке Черныша. Чувствительность пальцев неуклонно ухудшалась. Каждое утро Ник с ненавистью рассматривал тускло отсвечивающие ружейной чернью отвратительные металлические наросты на предплечье — адиподы, порождение упорной безостановочной работы фемтодронов, микроскопических роботов борга. Страшно сжиться с мыслью, что мириады крохотных механических тварей хозяйничают в твоем теле, по кусочкам, по молекулам перестраивая тебя в киборга.

Ассимиляция. Превращение человека в бездушное, слепое орудие единой воли борга, воли всей колонии. Борг неумолимо поглощал и перестраивал каждое разумное существо на своем пути. Электронно-механический Молох методично расползался по вселенной из Квадранта Дельты. Любые попытки вступить с ним в контакт заканчивались ответом «Сопротивление бесполезно».

Черныш попал в переделку во время ходки карго-крейсера «Мариуполец» на Коронеру. Он был пилотом «Тритона», одноместного истребителя. Каждый карго-крейсер имеет по сотне с небольшим «Тритонов», бесшабашных задирак, увертливых, быстрых, вооруженных четверкой вакуумных пушек.

Штурмовик борга вынырнул из подпространства по правому борту «Мариупольца». В ходе боя борг метко всадил дрон-капсулу в кабину чернышевского «Тритона». Аварийка разгерметизации сработала в момент, но лучше от этого не стало; после разрыва капсулы повалил белесый дым… полчища фемтодронов наполнили кабину. Нику казалось, что дым обжигал кожу, разъедал глаза, травил легкие. Правой руке в гироперчатке управления досталось похлеще — осколки капсулы превратили кисть и предплечье в месиво.

Он очнулся на госпитальной койке. Регенерационная команда восстановила ему руку, однако ассимиляция уже началась. Хирург, пряча глаза, бубнил нечто дежурно-успокаивающее… Черныш, раздавленный новостью, его не слушал.

Тео Нг, капитан «Мариупольца», лично пришел в палату к Чернышу и, честно моргая безресничными лезвиями век, объявил пилоту, что его отправляют лечиться на Нимбус. Слова прозвучали очень

буднично.

Ощущение несправедливости судьбы ело Черныша поедом. В лучшем случае его ожидает беспросветная череда «лечебных мероприятий», которые в конце концов закончатся переводом на Октавию, тюремный вариант Нимбуса, где содержат безнадег – тех, чью ассимиляцию не удалось затормозить. Легенды и слухи об электронных Франкенштейнах на Октавии, которых якобы держат в радиационных колодцах, начисто отбивали всякую надежду Ника на благополучный исход.

…Каждое утро процедура повторялась. Подбородок — в лицевую ложбину «чемодана», матрицы тестирования, руки — в стороны, словно Христос на кресте. Жужжание закрываемой крышки. Его тыкают иглами, зондируя тело, берут образцы кожи, волос, ногтей, слюны. Раз в месяц — микропункция спинного мозга, один из наиболее значимых тестов. Черныш уже привык, ему безразлична боль, но когда Баронин, его лечащий врач — более издевательское определение трудно подобрать… — параллельно проводит ментальную проверку, Ника переклинивает. Если результаты проверки будут ухудшаться, то Баронин подтвердит прогрессирующую ассимиляцию, и тогда Черныша отправят на Октавию.

С Октавии не возвращаются.

— …утро, Черныш! Ну, приступим? — Голос Баронина звучит энергично, и это не фальшь, он действительно верит в то, что его детище, проект «Филтринел», сможет остановить ассимиляцию. Ник жалеет лечащего. Сколько было новых лекарств, сколько многообещающих методов… сколько безнадег сменило Нимбус на Октавию.

— Составь пять слов, используя буквы слова «антумбра».

— Натура, бутан, тумба, мантра… бранат…

— Бранат — это что? — спросил Баронин.

— Фрукт… Внутри — зерна красные… или желтые?

– Понято, спасибо. – Голос доктора звучал ровно. Слишком ровно. Ник затосковал.

Палей подвязал пластикабелем неказистый ствол к толстому клину, который он только что вбил рядом с грушей.

— Про говорящих пингвинов показывали. Земных. Мне нравится. Только вот когда они петь начали, мне надоело. Не люблю, когда неправдиво. Пингвины, они не поют.

Ник соболезнующе посмотрел на него.

Палей, пушкарь с «Посейдона», схлопотал заразу куда позже Черныша. Первый адипод появился у Палея на лице. Пушкарь старался пореже выдвигать оптикуляр, росший поверх левого глаза, чтобы не нервировать Ника. Палей был висяком. На жаргоне Нимбуса это означало, что его в любой момент могли турнуть на Октавию: ассимиляция пушкаря прогрессировала слишком быстро.

Палей достал небольшой секатор и срезал кончик одной из верхних веток груши. Пожужжал окуляром, осмотрел срез, задумчиво погладил ветку, потом шмыгнул носом:

— Дерево твое, того, ленивое. Я читал где-то, что в старину азиаты такие деревья газетами лупили. По весне. Свернут газету в трубку и метелят. От сердца. Чтобы те проснулись скорее. Помогало, говорят… Вот эти нижние, они от лени, — Палей указал на несколько свежих зеленых побегов у самой земли. — Их срезать надо, они дерево конфузят. — Секатор приблизился к побегу.