С Петром в пути
Шрифт:
— Скажи ей: пущай прибудет к нам в наш апартамент. Там мы её и опробуем.
Летиция была белокожа и русоволоса, глаза у неё были серые с поволокой — ну ни дать ни взять писаная красавица. Недаром Кнеллер любил писать с неё портреты, которые потом охотно раскупались не только её поклонниками, но и просто любителями хорошеньких головок. Впрочем, доступность её была известна и в кругу завсегдатаев Королевского театра, и несколько шире.
В назначенный день Летицию привёз кэб — наёмный экипаж, владелец которого знал, где квартирует русский царь и его приближённые:
В особняке шёл пир, слышались пьяные крики, на полу валялся разбитый штоф, стулья были опрокинуты, и над столом, заставленным бутылками, висел табачный дым. Откуда-то сверху раздавались пистолетные выстрелы.
Она инстинктивно попятилась назад: таких картин ей ещё не приходилось видеть. И тут к ней вышел Пётр.
— А, пожаловала. Милости прошу. — Он слегка пошатывался, щека по обыкновению ощутимо дёргалась, но глядел осмысленно. Подоспел и Меншиков на нетвёрдых ногах, и трезвый Брюс.
— Отведи её наверх, в мой апартамент, — распорядился Пётр. — Да прикажи подать туда вина и еды разной, какой пристойно. Да потом ретируйся: мне переводчиков не требуется, да она обойдётся. Такое дело.
Сидели молча. Летиция тянула вино из кубка. Пётр в упор глядел на неё, залпом осушая кубок за кубком. Она нравилась ему, но уж больно игрушечна.
Наконец он встал и притянул её к себе. Она не сопротивлялась и жестами показала ему, что хочет снять платье.
Он понял и отпустил её. Тогда она аккуратно сняла платье, под которым оказалась полотняная рубашка. Она сняла и её и осталась обнажённой. В полумраке комнаты её тело матово светилось.
Пётр подхватил её, легко поднял и понёс к кровати.
Он был раззадорен, возбуждён до крайности и, войдя в неё, почти тотчас же извергся.
— Ты лежи, лежи, — произнёс он, видя, что она собирается встать. — Я ещё хочу, — всё это как будто бы она могла понять. Но она была настоящей женщиной, и она поняла.
Пётр отошёл к столу, пригубил из кубка. По правде сказать, он чувствовал себя неловко; так вот сразу и опростался. Но желание уже пробуждалось снова, он чувствовал его токи. Летиция покорно ждала. Этот великан нравился ей. И к тому же царь, повелитель огромного государства, о котором она не имела никакого представления.
Она ждала и дождалась. Царь был ненасытен. Он обращался с ней, как с куклой. Он подымал её над собой и потом снова опускал на себя, заставлял нагибаться над постелью, и она трепетала, словно нанизанная на шомпол. Он был неистощим — так во всяком случае ей казалось — и словно бы желал взять реванш за первое поражение.
Окончательно изнемогши и иссякнув, он свёл её вниз и обратился к Брюсу:
— Скажи ей, пусть приходит завтра ввечеру. Нет, завтра недосуг. Послезавтра. — И добавил: — Аппетитная бабёнка. Охоч я до неё. Ещё пару раз полакомлюсь. Может, и более.
Он продолжал наезжать к Кнеллеру: ещё один сеанс — и портрет будет закончен.
— Похож, Яша?
— Натурально, государь. Великий искусник сей изограф.
— Спроси, во что ценит мою парсуну.
Брюс спросил. Пётр
Все дивились сходству, находя его совершенным. Царь остался доволен.
— Впредь с него делать медали, а также наградные эмали, — распорядился он.
Напоследок государь указал написать в «юрнале» таково:
«Пересмотрев все вещи, достойные зрения, наипаче же то, что касается до управления, до войска на море и сухом пути, до навигации, торговли и до наук и хитростев, цветущих тамо, часто его величество изволил говорить, что оной Английской остров лучший, красивейший и счастливейший есть из всего света. Тамо его величество благоволил принять в службу свою многих морских капитанов, поручиков, лоцманов, строителей корабельных, мачтовых и шлюпочных мастеров, якорных кузнецов, компасных, парусных и канатных делателей, мельнишных строителей и многих учёных людей, такоже архитекторов гражданских и воинских».
Роман с Летицией недолго длился.
— Сыт я ею, — признался он Брюсу. — Ублаготворён. Утолил голод телесный. Вот передай ей сей кошель с гинеями.
Летиция, пересчитав монеты, осталась недовольна:
— Скажите своему господину, что царь московский мог бы быть щедрей. Тут всего пятьсот гиней.
Брюс передал. Пётр поморщился и буркнул:
— Я пятьсот гиней заплатил искуснику художеств за портрет мой. А она никакого искусства не показала, токмо то, что я ей навязал. С неё за то бы взять.
Четыре с небольшим месяца провёл Пётр с волонтёрами своими на Британском острову. Итоги были подведены. Счёт им представил адмирал Бернбоу, в особняке которого они квартировали.
Адмирал обратился к королю с жалобой, прося о возмещении убытков. Перечень повреждений утрат и разрушений был велик и занимал несколько страниц. Были испакощены пол, стены и потолок, переломана вся мебель, не исключая кроватей, столов и стульев, в негодность пришли все постельные принадлежности, а также ковры, разбиты рамы картин и повреждены сами полотна... Разрушения коснулись парка, его аллей и даже лужаек.
«Ваше величество можете сами убедиться, сколь варварски обошлись московиты с моим имуществом. Я оцениваю ущерб, нанесённый ими, в 320 фунтов стерлингов...»
В ту пору это были великие деньги. Они, разумеется, были выплачены.
27 апреля 1698 года московские гости Лондона высадились в Амстердаме.
Глава одиннадцатая
СЛОВО — ОЛОВО...
Золотые яблоки в серебряных сосудах —
слово, сказанное прилично. Золотая серьга и
украшение из чистого золота — мудрый
обличитель для внимательного глаза,
не вступай поспешно в тяжбу: иначе что
будешь делать при окончании, когда соперник
твой осрамит тебя? Веди тяжбу с соперником
твоим, но тайны другого не открывай.