С престола в монастырь (Любони)
Шрифт:
— И все-таки, — ответил князь, — вечно здесь оставаться тебе не следует. Жаль было бы твоей молодости и красоты… Но только это мое дело найти тебе мужа, дать приданое и свадьбу устроить…
Горка больше прежнего покраснела, а князь, глядя на нее как-то боком, сказал:
— Не бойся, милая, найду подходящего мужа такой прекрасной княжне, как ты… Тебе известно, что я женюсь на дочери Болька, для того чтобы стать одной ногой в Чехии, пока не придет время стать обеими… Она христианка, выходит за меня замуж… и ты тоже должна принять крещение, и понесешь эту новую веру между
Горка ничего не отвечала, так как в те времена женщина, даже высокорожденная, не могла высказывать своего мнения… Мешко обращался наполовину к сестре и наполовину к себе самому, улыбаясь своим собственным мыслям.
— Не бойся, брат не даст тебя в обиду, и если выйдешь из его дома, то не пожалеешь перемены… Бороться против новой веры, которую немцы называют своей, нам уже больше нельзя… Со всех сторон она нас окутывает… везде господствует… воевать с ней невозможно… но, приняв ее, можно воевать хотя бы с самим императором.
Горка не имела, пожалуй, как и в делах своей судьбы, так и религии своего мнения; слушала брата, зная, что ей придется исполнить его волю. Глубоко вздохнула, потому что ей уже раньше рассказывали о всяких ужасах христианской веры.
— Эта вера страшная!.. — произнесла она тихо.
Брат долго не отвечал.
— Если бы на самом деле она была такова, так неужели все бы ее исповедовали? — сказал князь, помолчав.
Он задумался и вздохнул, может быть, вспомнив прежнюю свободу и беззаботность, но ничего больше не сказал.
Он нежно погладил сестру по лицу и медленно вышел из комнат.
V
На следующий день, рано утром, весь двор был роскошно разодет. Старшины, стольники, чашники, слуги, вся дворня, рыцари и Сыдбор в блестящем панцире и, наконец, сам Мешко в накинутом на плечо плаще, отороченном золотом, выехали из замка на Цы-бине. Никто не знал, куда они едут и когда вернутся; в замке готовились к приему многочисленных гостей.
Каких? Только догадывались, так как Мешко никогда не отдавал никому отчета.
Доброслав остался дома, следя за тем, чтобы все было в порядке.
В тот же день отец Иордан вышел тайком из своей квартиры и направился в приготовленные для княгини покои. В избу, которая оставалась до сих пор пустой, Иордан и Доброслав, не прибегая ни к чьей помощи, начали носить всякую утвари и ризы.
В этой комнате, окно которой было извне закрыто и в которую посторонним нельзя было входить, Иордан устроил часовню. Это он сделал с такой радостью, которую может испытывать искренно верующий священник, ставящий первый алтарь в стране, лишенной настоящей веры. Лицо его сияло, руки тряслись, когда он накрывал жертвенный стол белыми полотенцами, ставил на него подсвечники, украшал их и когда благословил, молясь и вознося на алтаре крест, перед которым он и Доброслав прочли принятые молитвы.
Первая
Здесь, в присутствии одного лишь Доброслава, отслужил первую мессу пастырь стада рассеянных овец, которые пока должны были скрываться.
Мешко не вспоминал о своем крещении, и хотя Доброслав старался кое-что узнать, князь никогда на эти вопросы не отвечал.
Кортеж, во главе с князем выехавший из замка на Цыбине, потянулся обыкновенной дорогой к чешской границе. Ясная осенняя погода благоприятствовала торжеству. Дни были рассчитаны.
Когда настал вечер, кортеж расположился обозом на самом рубеже у урочища, которое звали Завитым. Разбиты были шатры и шалаши, разведены костры, кругом обоза поставлена стража, но всю ночь никто не спал.
На следующий день утром князь велел убрать палатки, но не сниматься с места.
Когда солнце было уже высоко и, рассеяв утренний туман, ярким летним блеском осветило весь лес, вдруг издали послышался звук рогов и прибежала стража с докладом, что приближается кортеж чешской княжны.
Мешко немедленно сел на коня, и вся свита установилась в известном порядке.
Издали уже был виден пышный кортеж чехов, сопровождавший княжну. По тогдашнему обычаю с ней ехали брат, молодой князь Болько, многие магнаты, свита старого князя и рыцари, а за ними несчетная вереница возов, следующих один за другим и оберегаемых вооруженными стражами. Сзади следовал отряд воинов, одетых в блестящие панцири. Музыканты трубили в рога и трубы.
Княжна ехала возле брата на прекрасном коне, одетая в золотистое платье, с наброшенным на плечи плащом, вышитым золотыми блестками.
При виде Мешка ее гордое лицо зарделось, но она смело подняла глаза на князя. Она не производила впечатления робкой девушки; это была женщина, чувствовавшая себя и товарищем, и королевой.
Молодой князь Болько первый подъехал с приветствием к Мешку, а затем, сойдя с лошади, оба подошли к Дубравке, которая, легко спрыгнув с коня, легким поклоном встретила будущего мужа. Но Мешко не так хотел поздороваться с ней… и, смеясь, обнял ее и совсем по-язычески поцеловал покрасневшую княжну в лицо. Пожали друг другу руки. Лица их сияли счастьем.
— Теперь вы, милостивая госпожа, — сказал Мешко, — находитесь на моей и одновременно уже на своей земле, где хозяин я… Этот счастливый час подобает почтить доброю трапезою.
И, сделав знак своим стольникам и подав руку Дубравке, а другую Больку, подвел их к месту, где уже заранее было разостлано сукно и стояла посуда с разнообразной едой и напитками. Для сопровождавших людей обоих отрядов тоже было все приготовлено. Между тем музыканты наигрывали на рогах и трубах. Лица всех сияли весельем. Оба двора, чешский и польский, в первый раз сблизились, дружески подавая друг другу руки и пробуя разговаривать между собою на разных и вместе с тем близких друг другу языках.