С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»
Шрифт:
Во время стоянок казаки покидали седла. Острые снежные иглы кололи лицо, хлестали по глазам. Мороз пробирался под одежду. Торчать на коне было немыслимо. Сползая с седла, укрывались за конями. Многие прижимались к лошадиным крупам, чтобы погреться и, если удастся, покемарить.
Труден был этот марш. От постоянного недосыпания, от усталости дальних переходов все мы валились с ног. И еще этот марш был тревожен. В настроении казаков не ощущалось той обычной боевой приподнятости, какая всегда была перед боем. На этот раз что-то разладилось в нашем гвардейском полку. И с самого
Командир полка поставил перед командирами подразделений боевую задачу. А потом вдруг с какой-то виноватостью добавил:
— Пойдете без меня.
— А вы? — сорвался с языка вопрос у кого-то из командиров.
Майору Бобкову нелегко было отвечать на вопрос. Получалось так, что он как бы уклоняется от боевого задания, выполнение которого может потребовать напряжения всех физических и духовных сил, решительности, возможно, самой жизни.
— Мне приказано лечь в госпиталь, — глухо сказал Бобков, — старые раны открылись, и эскулапы… Да что эскулапы — из корпуса приказ.
Болезненная гримаса пробежала по лицу командира полка.
— Кто нас поведет? — голос командира полковой артбатареи лейтенанта Чехова прозвучал резко.
— Как кто? Мой заместитель.
В воздухе повисла настороженная, недобрая тишина.
— Надеюсь на скорую встречу. — Бобков поднялся, тяжело оперся на трость. — Успешного вам марша и успешного боя.
Майор Званов (фамилия изменена) пересел на место командира полка. Был он, как всегда, чисто выбрит, начищен, наглажен, надушен. Голенища его хромовых сапог сдвинуты в гармошку. Франт. Да только у франта на круглом лице с приплюснутым носом не сияла сейчас обычная улыбочка. Лицо его было серое, землистое, а глаза растерянные.
— Продолжим, — выдавил из себя майор.
— А что продолжать? — кольнул темными цыганскими глазами командир первого эскадрона Сапунов. — Все ясней ясного.
— И то верно. — Званов зыркнул глазами направо, где обычно сидел комиссар. Но Михаила Федоровича не было. Как всегда перед длительным маршем и боем, он созвал к себе парторгов эскадронов и батарей.
Майор перевел взгляд влево, на начальника штаба полка. Тот пожал плечами и опустил голову. Званов глубоко вздохнул.
— Конкретные задачи подразделениям командование поставит в районе сосредоточения.
Не любили майора Званова в полку. Во время боев на кавказских горных перевалах и в ущелье Пшехо его почти ни разу не видели на переднем крае. Он, заместитель по строевой части, все время находил себе дело или в штабе, или в тылах. А в бурунах, как шутили в полку, он «пас лошадей», укрытых в дальних балках. С каким бы вопросом или просьбой к нему ни обращались командиры, даже пустячными, ответ был один: «Доложу наверх». И вот сейчас этот неавторитетный командир ведет полк на такое ответственное задание. Он ничего умнее не придумал, как перед началом марша кому-то из работников штаба брякнуть: «Дело — хана!»
А потом пытался разъяснить, что, как он полагает, ради высших интересов и общей победы над врагом полком решено пожертвовать.
От поведения командира зависит настроение людей, всего полка. Сегодня оно у нас плохое.
Марш
Командный состав полка собрался в коровнике, длинном приземистом здании с соломенной крышей и окнами-прямоугольниками. В одном конце в стойлах-клетках лежало десятка два буренок. Чьи это коровы — неизвестно. Их никто не сторожил.
Отсюда видны были хуторские хаты. Расстояние до крайних было не более трехсот метров. Хутор спал крепким сном. Тишина, плотная и гнетущая, изредка нарушалась ржанием лошадей, доносившимся из балки.
Командиры подразделений ждали боевую задачу. Но ни заместитель командира полка, ни начальник штаба поставить ее не могли. Слишком поздно выслали в село разведку и теперь ждали ее возвращения.
Мы устроились «по-колхозному»: кто забрался на жердину и, свесив ноги, клевал носом, кто нашел чурбачок, а кто просто присел на корточки. Дымили козьими ножками, разговаривали не таясь, в полный голос. Невдалеке от коровника кучкой стояли коноводы и тоже громко разговаривали.
Я деревенский житель и знаю, как начинались рабочие дни в колхозе в зимнюю пору. Соберутся мужики в контору, рассядутся на скамейки возле стен, взаимно поделятся самосадом, подымят до лиха, потом поведут неспешный разговор о подвозе кормов скоту, о ленивой доярке Фекле, об английском премьер-министре Чемберлене и его какой-нибудь новой ноте Советскому правительству, о вчерашнем красном закате, обещающем ветреную погоду. На работу не торопились. Работа не волк, в лес не убежит. Нечто подобное происходило и у нас. Мы в коровнике ждали разведку, а подразделения в балке ждали нас, своих командиров. Почему же разведку раньше не послали?
Тут же, в коровнике, связисты развернули рацию. Радист, связавшись со штабом дивизии, передал первое и, как оказалось, последнее донесение: «Прибыл на место. Уточняю обстановку. Все в порядке. Тринадцатый».
Наконец, явились разведчики. Докладывают: по хутору они прошли от начала до конца. Нигде не видели ни единой живой души. Но хутор занят гитлеровцами, какой-то ихней воинской частью. В некоторых дворах и садах укрыты танки.
— Какие немцы, какие танки? — У майора Званова отвисла челюсть. — В дивизии ясно сказали: «Хутор свободен».
— А он занят.
— Вы видели самих немцев?
— Дрыхнут без задних ног. Тревожить не стали.
— Что же теперь? — Майор в явной растерянности.
— А что теперь, — начал горячиться командир первого эскадрона Сапунов. — Развернемся да и ударим всей силой. В первую очередь танки захватим. А потом тепленьких… Как курят перещелкаем.
Мы ожидаем команды «к бою» и смотрим на майора Званова. Но он затевает длинный разговор с начальником штаба о том, где быть командному пункту полка, — здесь ли, в коровнике, пошукать ли какую высотку, потом никак не могут решить, как, откуда и кому наступать на село.