С тех пор как ты ушла
Шрифт:
Я стою у главного входа, над которым меня приветствует все та же вывеска, что и в мои пятнадцать: «Мы не осуждаем».
Прошли годы, прежде чем я по-настоящему поняла, что это значит. А поначалу, выйдя из клиники, я все отчетливее осознавала, какую боль причинила папе. Меня терзали болезненный стыд и отвращение к себе, когда я вспоминала, как мучила его на пике своей анорексии.
Для окончательного выздоровления, для того чтобы я смогла простить саму себя, оказалась жизненно важной атмосфера терапевтической группы, где нет места осуждению. Исправление ошибок и возмещение ущерба там считается обязательной частью лечения от расстройства пищевого поведения,
Мне повезло, что я успела попросить у папы прощения, прежде чем он умер. Я очень благодарна за это судьбе. Я сказала, что сожалею о страданиях, которые ему причинила, а он заверил, что знает: это во мне говорила болезнь.
Я подхожу к рыжеволосой администраторше, которая сидит за стойкой у входа. У нее за спиной в маленькой гостиной расположилась стайка девочек-подростков, они что-то пишут в терапевтических дневниках.
Мне сразу вспоминается, как доктор Ларсен – психотерапевт, с которой мы ежедневно виделись, когда я была здешней пациенткой, – в первый раз вручила мне такой дневник. Я с вызовом расхохоталась ей в лицо, но она терпеливо улыбнулась и сказала: «Приятно с тобой познакомиться, Беатрис».
– Вы записаны на экскурсию по нашему центру? – спрашивает администратор. Наверное, думает, что я присматриваю хорошую лечебницу для своего ребенка.
– Я по другому вопросу, – сообщаю я ей. – Двадцать шесть лет назад я была тут пациенткой.
– Ого! – восклицает она. На вид ей самой не дашь больше двадцати шести.
– Хотела узнать, работает ли до сих пор тут кто-нибудь из старых сотрудников, которые меня лечили. Доктор Ларсен, например.
– Доктор Ларсен умерла в прошлом году, – говорит девушка.
Боль от этих слов сильнее, чем я ожидала. Я чувствую внезапное глубокое сожаление, что не приехала раньше и не поблагодарила врача за все, что она для меня сделала.
– Не печальтесь, – слышу я слова администраторши, – она уже старенькая была.
Вот уж сомнительное утешение!
Внезапно одна из девочек в гостиной бросается к камину и принимается ритмично барабанить ладонями по каминной полке, исполняя навязчивый ритуал ОКР [1] . По мнению психиатров, сложнее всего лечить обсессивно-компульсивное расстройство, бредовое расстройство и анорексию, причем у анорексии есть черты первых двух заболеваний из этой группы. Вдобавок она занимает среди душевных болезней второе место по числу смертельных исходов, обгоняя депрессию, биполярное расстройство и шизофрению. Опаснее нее в этом плане только опиоидная зависимость, что обусловлено высокой смертностью от передозировки фентанилом [2] . Те, кто имел дело с РПП, говорят, что победить анорексию все равно что убить дракона.
1
Обсессивно-компульсивное расстройство, или невроз навязчивых состояний,– заболевание, вызывающее навязчивые мысли, от которых пациент пытается избавиться путем совершения повторяющихся действий (компульсий).– Здесь и далее примеч. пер.
2
Синтетический опиоид.
К девочке подходит консультант, убирает ее руки с каминной полки и начинает убеждать проговорить ситуацию,
– Сомневаюсь, что кто-то из сотрудников работает у нас целых двадцать шесть лет, – обращается ко мне администраторша. – Это ведь жутко долго.
– Вы уверены? – спрашиваю я.
– Погодите, – вдруг говорит она, чешет нос и смотрит в потолок, будто очень глубоко задумалась. – Когда вы у нас лежали, Джоан уже работала?
– Джоан? – недоумеваю я.
– Инструктор по верховой езде.
Я совсем забыла о ней!
– Да, работала, – отвечаю я.
– Она в конюшне, – сообщает администратор. – Если хотите, можете пойти поговорить с ней.
– Спасибо, – благодарю я, выхожу из главного здания и отправляюсь к сараю по соседству.
Как только ноздрей достигает резкий запах конюшни, меня начинает подташнивать.
Думаю, когда я тут лечилась, то ненавидела лошадей сильнее всего остального – конечно, если не считать того, что меня заставляли есть. От их запаха всегда тянуло блевануть. Другим девочкам нравилось общаться с ними, потому что это как-никак животные, но мне казалось, что они слишком большие, чтобы их можно было полюбить. Когда я видела лошадей, то начинала скучать по оставшемуся дома Негоднику, вот и все воздействие.
Зайдя в конюшню, я вижу Джоан, которая расчесывает гриву одной из лошадей. Инструктору по верховой езде, должно быть, уже около семидесяти, и с тех пор, как мы виделись в последний раз, она стала совсем седой.
– Джоан! – окликаю я ее.
Она поднимает на меня взгляд и пытается понять, кто я такая.
– Меня зовут Беатрис Беннет. Двадцать шесть лет назад я тут лечилась.
– Да, точно. Я тебя помню, – заявляет она.
– Серьезно? – удивляюсь я.
Она кивает.
– Разве такую забудешь? Ты ненавидела лошадей. Большинство девочек их любят: пока возишься с лошадьми, никто не заставляет есть. Что снова привело тебя сюда?
– У меня к вам вопрос. Задолго до того, как меня направили в центр, тут работала моя мама. Может, вы ее знали?
– Как ее зовут?
– Ее звали Ирен Беннет, – сообщаю я. – Она скончалась.
– Печально слышать, – голос Джоан смягчается. – Я действительно ее знала.
– Правда?
Джоан опять кивает.
– Она тоже ненавидела лошадей.
Я улыбаюсь при мысли о том, как мы с мамой похожи. Будучи пациенткой центра, я никогда не разговаривала с Джоан о маме, да и вообще старалась держаться подальше от конюшни.
– Вы, случайно, не знаете, не она ли помогла меня сюда устроить? – спрашиваю я.
– Я никогда не участвовала в наборе пациентов, – отвечает Джоан.
– А не знаете, кто может быть в курсе дела?
– С тех пор, как Ирен тут работала, у нас сменилось с полдюжины ответственных за прием пациентов и несколько сотен интернов. Причем никто не отслеживал судьбу интернов после окончания практики.
И вот единственная слабая зацепка тает у меня на глазах.
– Ладно, – бормочу я, признавая поражение, – приятно было снова с вами повидаться.
– Взаимно, – говорит Джоан.
Я бреду прочь, чувствуя себя побежденной, когда она окликает меня:
– А чем у твоей мамы кончилось с тем парнем из Нью-Йорка?
– Что? – переспрашиваю я и разворачиваюсь к ней всем телом.
– Это он стал твоим отцом? – спрашивает Джоан.
– Мой папа родом из Лос-Анджелеса, – говорю я.
– Похоже, тебе повезло, – говорит она. – Тот, нью-йоркский, был тот еще фрукт.
О чем это она? Когда мама тут работала, она уже встречалась с папой.