С тобой и без тебя. И снова с тобой
Шрифт:
Стас фыркает. Встает, отходит за второй порцией пиццы.
— Нашла красавицу! Нос утиный, скулы плоские. Про ноги я вообще молчу.
— Что-то я ни одной некрасивой девушки на твоих фото не видела! — бросает Вера. С ужасом спохватывается, что выдала себя и свой интерес к нему с головой. Однако, Стас никак не проявляет своего удивления фактом знакомства Веры с его работами.
— Мастерство, детка. Мое и стилистов-визажистов. Если б ты знала, с чем иногда приходиться работать, — картинно вздыхает Стас, между делом приканчивая вторую порцию
Вот это самое «с чем» почему-то невероятно злит Веру.
— Ты хоть представляешь, какое действие ты на них оказываешь? — непроизвольно Верин голос звучит громче, чем обычно.
— Конечно, знаю, — Стас пожимает плечами. Как ее бесит этот жест! Потому что сразу видно, какие они у него широченные, и как перекатываются мускулы под тканью футболки. — Более того, я этим нагло пользуюсь.
Стас внимательно смотрит на нее.
— Вер, только не говори мне, что ТЫ повелась на всю эту ботву.
— Не понимаю, о чем ты, — Вера вдруг решает, что она очень хочет пиццу.
— Это же просто слова. Они ничего не значат. Я еще и не такое говорю, чтобы добиться нужной мне реакции.
— Это какой же?
— Да разной. Смотря какое фото. Чаще всего страсть, желание, возбуждение, — Стас говорит все это совершенно обыденным голосом, а Веру начинает тихонько потряхивать от злости. «Не заводись, — уговаривает себя она. — Для него это часть работы». Но день, видимо, сегодня такой, что благоразумные намерения так и остаются намерениями.
— А что потом? Ты трахаешь каждую модель, которую снимаешь? — Вера получает почти физическое удовольствие, произнося «трахаешь», выделяя его интонацией. Ей хочется обидеть Стаса, ей хочется ссоры, перебранки, скандала, в конце концов.
— Ну, если бы это было так, я бы работал на одну «Виагру», — Стас чуть заметно усмехается. Пока Вера гневается, он успевает заварить чай и принести чашки.
— Некоторые из моделей имеют мужей или бойфрендов. А еще я, знаешь ли, и мужиков иногда снимаю. Ввиду моей унылой гетеросексуальной ориентации и наличию неких псевдоморальных принципов со всеми трахаться никак не получается. Только с самыми лучшими.
Стас обнимает ладонями кружку и смотрит поверх нее на Веру.
— Вер, да не обращай внимания на то, что сегодня было. Ты же разумная и вменяемая женщина. С тобой все по-другому будет.
Услышав, как ее называют «разумной и вменяемой женщиной» (!), Вера стервенеет. Рявкает «Нет» и уходит, хлопнув дверью. Потом стыдно, конечно. Но она уже приняла решение. Никогда в жизни она больше не будет разговаривать с этим озабоченным подонком. Если она для него всего лишь «разумная и вменяемая женщина».
Одного Вера не учла. Со Стасом она была знакома всего пять дней и не знала, какой он упрямый. Он уговаривал ее две недели. И все-таки уговорил.
Глава 5. Многоликие
«История Красавицы и Чудовища появляется во многих
культурах в разных формах.
и в этот момент оно умирает, не в силах перенести разлуку.
В горе девушка оплакивает Чудовище, чары рассеиваются
и оно превращается в прекрасного юношу.
Иногда Красавица должна отправиться на край света,
чтобы его расколдовать, иногда достаточно одной ее слезы».
Раньше фраза: «Фотосессия — это тяжкий труд» Веру бы в лучшем случае насмешила. В худшем — вызвала бы глухое раздражение. Сейчас она готова подписаться под каждым словом. Кровью.
В кровь были стерты пальцы от тетивы на луке. Несмотря на то, что он бутафорский. Вера не знала, куда девать руки, куда смотреть. У нее был загнанный и полный паники взгляд. Стас психовал и орал, потом выгнал всех, кроме Веры, из павильона. Спустя два часа выгнал и ее домой, сказав, что ему нужно просмотреть отснятый материал и понять, где же он косячит.
В следующий раз было еще хуже. Потому что с киностудии привезли чертовы доспехи. Одевали Веру в них вдвоем знакомая Вере стилист Света и костюмер со студии. Вера нервничала, ибо не привыкла стоять полуголой перед незнакомыми людьми. Пусть и женщинами. У Светы тоже было маловато опыта в прилаживании рыцарских доспехов к женскому телу. Короче, заглянувшему с невинным вопросом: «Сколько можно копаться?» Соловьеву в голову полетела латная рукавица.
Все это было неимоверно сложно. Тело ныло от непривычных нагрузок. Особенно руки и плечи. Меч, хоть и ненастоящий, весил, казалось Вере, тонны. Стас опять выгнал всех из павильона. Вера внутренне сжалась, готовая к тому, что сейчас он опять начнет требовать от нее чего-то невозможного. А вместо этого…
— Тебе не кажется, что Джойс был психом? — Стас опять крутит что-то на фотоаппарате.
— А? — Вере кажется, что она ослышалась. Опускает поднятый меч, утыкая его в пол перед собой.
— Я, когда читал «Улисса», не раз думал о том, что ему надо не книжки писать, а у хорошего врача лечиться.
— Ты хоть представляешь, в какое время и в какой стране он жил? И что ему пришлось пережить?
— Я же не историк, чтобы это знать. Я простой читатель, мне не понятно…
— Чтобы понятно было, надо мозги включать…
Потом, спустя несколько часов съемки, Вера поняла, ЧТО он сделал. Он ее тоже завел. Только по-другому. Его меткие, язвительные, иногда откровенно провокационные реплики заставили ее забыть обо всем — о неудобных доспехах, о тяжелом мече, о ярком свете, о направленном на нее фотоаппарате. Короткие команды Стаса, выдаваемые им между злющими комментариями, Вера выполняла на полном автопилоте. Потому что голова была занята совсем другим. Она была в своей стихии, они спорили, ругались, дело дошло даже до личных оскорблений, но все это было великолепно, интересно, заставляло сердце биться быстрее, а глаза — гореть огнем.