С тобой и без тебя. Нежный враг (Том 2)
Шрифт:
Саба никогда не выставлялась в Лондоне, но оказалась проницательным дельцом. Она вошла в галерею в ярко разукрашенных джинсах и в розово-белом пиджаке, ее образ завершали жемчужные пуговицы и беспорядочные бусы. Она была маленькой, с рыжевато-коричневой карамельной кожей и большими серо-зелеными глазами; ее волосы представляли собой облако темных завитков, серебряные браслеты звенели на ее запястье каждый раз, когда она говорила. Бекки только увлеченно смотрела на нее. А в уме уже рождались варианты рекламы и раскрутки ее шоу. Огромный черно-белый рекламный щит с фотографией; маленькие изысканные изображения некоторых работ… отрывки из ее стихотворений, небольшие копии набросков новых работ. Если все пойдет как надо, их галерея станет такой же знаменитой, как Саба Меретю. Бекки была в этом уверена. И это она раскрыла ее.
Мораг внимательно слушала план Бекки по поводу рекламной кампании выставки. По выражению
После того как контракты между галереей и Сабой были подписаны и согласованы все пункты, удовлетворявшие и Мораг, и Сабу, началась работа по организации самой выставки. Бекки пришлось переносить шесть огромных картин из холла в кладовую галереи. В студии Сабы были еще восемь более мелких работ, дюжина набросков на альбомных листах и рисунки в ее портфолио. Вместе они провели замечательное утро, рассматривая работы для выставки. Они отобрали двадцать рисунков, выполненных чернилами с фотографической точностью, чертежи, маленькую стопку произвольных композиций в цвете. Бекки предложила плоские легкие бамбуковые рамы и потертые белые паспарту в качестве фона для выставки картин, Саба согласилась. Они договорились со знакомым фотографом Сабы, чтобы тот сделал черно-белые фотографии для Бекки; все складывалось удачно. Оставалось почти три месяца в запасе до выставки; Саба пообещала закончить девять небольших работ к тому времени и доверила Бекки вести ее дела по финансовой и организационной части выставки.
Было почти восемь часов, когда Бекки вернулась домой в тот вечер. Мораг буквально выставила ее из офиса, посмеиваясь: «Иди домой! Отдохни!» Она взяла свой плащ и неохотно вышла.
Она открыла дверь, пытаясь понять, вернулся ли Чарли. Дом был пуст и безмолвен. Она прошла на кухню. Там было чисто и спокойно, верный признак того, что Чарли еще не вернулся. Бекки улыбнулась сама себе и поднялась наверх. В большой спальне, которая стала их гнездышком, как только они въехали, она сняла рабочую одежду и оглянулась по сторонам в поисках чего-то более удобного на смену. Через несколько минут в теплых брюках и шерстяном джемпере она спустилась вниз к холодильнику. Должно быть, Чарли на одном из очередных деловых ужинов — она не утруждала себя слежкой за тем, где он и с кем в тот или иной вечер. Чарли был одним из тех бизнесменов, которые с трудом могли объяснить, чем они занимаются, кроме посещения многочисленных ужинов. Он был очень привлекательный, невероятно востребованный, из хорошей семьи, которая имела немало связей; он побывал во всех возможных школах, и, хотя его исключили из университета сразу же после первого семестра, опыта ему было не занимать. Бекки со смехом вспоминала рассказы о том, как его принимали в компанию, где он работает вот уже десять лет, и в которой, как ни в какой другой, его обязанности подходят его чарующей и довольно ленивой натуре.
После окончательного исключения из Дарема он отправился путешествовать: поехал в Непал, вдоволь надышался опиумом, провел год на ферме и вернулся в Лондон, созрев для серьезной жизни. Так он рассказывал. Друг предложил ему «подыскать что-нибудь в Сити», и Чарли составил список фирм, которые нанимают выпускников университета, забыв на некоторое время, что сам таковым не является. Потом он отобрал две фирмы с наиболее приятными на слух названиями. На следующей неделе он прошел два собеседования довольно удачно, и одно даже увенчалось приглашением на ланч. Он опоздал на первое собеседование, заблудившись в множестве узких улочек вокруг банка, но добравшись, узнал, что тот, кто должен был проводить с ним собеседование, совершенно случайно оказался «за пределами офиса», его усадили на очень удобную софу и вручили стопку журналов, чтобы не скучать до приезда мистера Шерберн-Барриджа. Он замечательно провел время, читая «Татлер» и «Вог», игнорируя большинство финансовых журналов. В конце концов, после трех часов ожидания невысокий полный человек почтил его своим присутствием, похоже, невероятно довольный съеденным ланчем. Чарли проводили в кабинет этого самого человека, задали несколько вопросов о школе (Харроу); об университете (Дарем, обучение в котором, к сожалению, не продлилось долго); о связях в Сити (никаких) и предпочитаемых видах спорта (множество). Он вел себя немного настороженно — ведь не могло же быть все настолько просто. И все же так оно и было.
Неделю спустя он приступил к работе в качестве практиканта — аналитика инвестиций. Его смущало то обстоятельство, что он не знал, что это такое. Но за прошедшие десять лет он успешно справлялся со своей должностью и даже превзошел самого мистера Шерберн-Барриджа, занял свою нынешнюю должность посредника в банковских и торговых операциях, которую Бекки никогда не могла произнести, а уж тем более запомнить.
Чем бы он там ни занимался, это хорошо оплачивалось. Ко всему прочему, у него было неплохое наследство. Чарли был единственным ребенком. Его мать умерла, когда он был подростком,
Она закрыла ногой дверцу холодильника и пошла к дубовому столу, на который они с Чарли наткнулись, когда ездили отдыхать в Испанию. Им пришлось переправлять его в Лондон на корабле, заплатив за перевозку в четыре раза больше стоимости самого стола. Его массивность и старина смягчали общий стальной интерьер кухни, на создании которого настоял Чарли. Она осмотрелась, ощущая пребывание в спокойной, умеренной роскоши. «Послушай, — невольно произнесла она про себя, — ведь я ни в чем не нуждаюсь». Плита «Ага», посудомоечная машина «Занусси», хлебница «Брабантия» и тостер «Долит». Чарли даже позволил ей сделать несколько художественных штрихов — жалюзи вместо занавесок и яркий персидский коврик в холле — цвет ржавчины, оливково-зеленый и бордовый — далеко не те мягкие свежие чистые голубые и белые цвета, что любил Чарли. Маленькие штрихи заставляли ее и людей, которым она показывала свое жилье, возвращаться сюда снова и снова. Ей нравилось принимать здесь гостей, даже толпу художников, которых Чарли, сам того не понимая, полюбил. Именно на вечере в честь директора издательства, которого Чарли знал, Бекки и увидела работы Сабы. Давид Маллам унаследовал маленькую, но престижную издательскую фирму от своих родителей, которая специализировалась на современном искусстве, и здесь Саба познакомилась с его обаятельной женой, которую звали Дот. Саба жаловалась на то, что резко почувствовала недостаток пространства, как только приехала в Лондон, и Дот благородно предложила ей складывать свои картины на чердаке в доме на Фурньер-стрит, где они жили с Давидом. Странное место проживания для директора издательства, заметила Бекки Чарли, но Чарли только потер кончик носа и сказал, что не одни художники могут судить, хорошее это место или нет, когда видят его. Он сам даже подумывал вложить немного денег в недвижимость в том же районе. Бекки улыбнулась и покачала головой. Чарли!
Бекки выдвинула стул и уселась, поставив на стол тарелку с нарезанным яблоком, салатом из капусты, моркови, лука и уилтширской ветчиной, наполнила большой бокал красным вином и развернула газету, что оставил для нее Чарли сегодня утром. Она пробежала глазами по заголовкам, нашла телепрограмму и быстро просмотрела ее. Ничего хорошего. Вернувшись мысленно к подготовке приближающейся выставки, она молча съела салат и ветчину.
Бекки уже почти спала, когда вернулся Чарли. Было слышно, как он спотыкался внизу, похоже, немного потрепанный. Ну и, конечно, — глухой удар и череда ругательств. Она перевернулась в ожидании дальнейших действий. Через несколько секунд дверь тихонько открылась, и показалась голова Чарли.
— Ты спишь? — прошептал он.
— Уже нет, — прошептала она в ответ.
— О, прости. Боюсь, я немного перебрал лишнего. — Он довольно неуверенными шагами подошел к кровати.
— Вижу, — поморщив нос, ответила Бекки. Запах сигар и портвейна. Чарли было тридцать четыре, а вкусы и манеры были, как у пятидесятилетнего.
— Правда? Как ужасно с моей стороны. — Он присел рядом с ней, улыбаясь. Рука юркнула под шелковое одеяло в поисках ее обнаженного живота.
— Ты в ночной рубашке, — сказал он, тяжело вздохнув.
Бекки рассмеялась.
— Ну и что?
— Как ну и что? Ты обещала не надевать ее.
— Когда? — спросила она, искренне удивившись.
— Сегодня утром. Помнишь? Я говорил тебе, что ухожу на ужин с Глисменом сегодня вечером, а ты спросила, поздно ли я вернусь, я ответил, что поздно и попросил тебя подождать меня и ничего не надевать, кроме этого. — Он покрутил цепочку у нее на шее другой рукой.
— Я ни слова не помню из подобного разговора, — сказала она, убирая его холодную руку.
— О нет, помнишь. — И нагнулся к ней. Его губы были такими же холодными, как и руки. Хотя язык был теплым и быстро нашел путь к ее губам, одарив их сладостью портвейна и легким привкусом шоколада. — Сними ее, — пробормотал он, стягивая с нее ночную рубашку. Повинуясь ему, она села и сняла ее через голову. Чарли остановился на минуту и включил маленький ночник у кровати. Ему нравилось смотреть на нее, он часто говорил ей об этом. Смотреть на бледную упругую грудь, молочно-белую кожу и маленький завиток пупка, что похож, как он говорил, на апельсин. Он снял с себя одежду и лег в кровать рядом с ней. Он уже был на пике возбуждения. А Бекки еще хотелось поиграть и подразнить — то, что она любила больше всего, — но, когда с его помощью она взобралась на него, Бекки спрашивала себя, что может быть лучше, чем иметь такого возлюбленного, как Чарли, который приходит в такой дом, как их, и который вошел в такую жизнь, как ее.