С тобой и без тебя
Шрифт:
— К этому можно привыкнуть.
Она отодвинулась от него и внимательно посмотрела в его лицо:
— И я смогу? И к другим вещам тоже?
— Ты привыкнешь ко всему. А теперь, давай. Ты говорила, что хочешь весело провести время. Беги под душ и будь готова. Я сделаю несколько звонков, а потом мы пойдем. Договорились? — Она кивнула. — Иди же уже. — Он подтолкнул ее в сторону ванной.
В только что открывшемся ресторане «Акваба» возле ипподрома Танде наблюдал за тем, как Амбер заказывает рис граси нконтомире— блюда кухни Ганы. «Акваба»— значит «добро пожаловать» на языке тви, одном из основных языков Ганы, объяснил ей официант. Она хорошо говорила по-французски и могла болтать, не задумываясь, с официантом или посетителями, которые время от времени подходили, чтобы поздороваться с ними. Это было одной из тех черт, которые он особенно любил в ней. Она была не похожа на большинство
Они вышли из ресторана около полуночи. В Бамако, так же как и в Париже, ночная жизнь начиналась после полуночи, как он ей объяснил. Выходные начинались в ночь с четверга на пятницу, то есть сегодня, и продолжались до середины дня в воскресенье. Утренняя молитва в воскресенье означала конец выходных. Амбер кивнула. Ей очень нравился утренний призыв к молитве на рассвете, который разносился над городом, хотя Танде и указывал ей на то, что по соседству с его домом мечетям запрещалось пользоваться усилителями. Должно быть, именно поэтому, с его точки зрения, ей и нравился этот звук по утрам. Амбер возразила. Она считала, что этот сигнал задает дню особый ритм, люди живут и действуют в несколько ином ритме. В Лондоне день делится на две части, между двумя часами пик. Все ее передвижения в течение дня связаны с тем, попадает она в утренний или вечерний пик или нет, или занимается чем-то в перерыве между ними.
— Знаешь, как я узнаю, что наступило утро воскресенья? — спросила она, когда они шли к его машине. Он покачал головой в знак отрицания. — По отсутствию шума, — сказала она. — На улицах нет никаких машин. Я просыпаюсь от тишины.
— А теперь ты готова к тишине? — выкрикнул Танде, пытаясь перекричать слишком громкую музыку и смех в клубе. Она кивнула, продолжая держать во рту кубик льда, тщетно пытаясь с его помощью охладить себя изнутри. Было почти четыре часа утра. Они танцевали несколько часов. Они простились с друзьями Танде и стали пробираться сквозь толпу к машине. Он был очень известным человеком. К ним подходили самые разные люди за те четыре часа, которые они провели в буатэ.Пожилые друзья поколения его родителей, его собственные друзья, молодые люди в костюмах и джинсах, которые вели себя и выглядели так же, как тридцатилетние мужчины в любом уголке мира. Они усаживались у стойки бара с кружкой пива в одной руке, лениво перебрасываясь репликами между собой по поводу каждой проходящей мимо симпатичной девушки, хозяина клуба, диск-жокеев, и снова девушек. Амбер была поражена тем, какие красивые здесь были женщины, это были стройные создания, настолько прекрасные и элегантные, что глазам было больно смотреть на такую красоту. Она чувствовала себя бесплотной серой тенью рядом с ними. У них был прекрасно нанесенный макияж и удивительные наряды из какого-то неведомого иного мира. Одна или две из них смотрели на нее весьма неодобрительно, не скрывая своих чувств. Было ли это только неодобрение или разочарование — она не могла определить. Они касались плеча Танде и издавали какие-то восклицания. Симпатии? Или наоборот? Она не понимала. Но, как ни странно, она не испытывала никакой ревности. Она никогда не чувствовала себя рядом с Танде обеспокоенной или беззащитной, совсем не так, как это было с Генри. Он, как правило, так устраивал дела, чтобы заставить ее беспокоиться. Она остановилась. Ей совсем не хотелось думать о Генри, потому что это значило — думать и о Бекки, а она еще была не готова думать обо всем этом.
— Устала? — прервал ее размышления голос Танде. Она повернула к нему голову в темноте машины и положила руку ему на колено.
— Да нет, просто жарко и пить хочется.
— Знаю, это все из-за ветра.
...Они проснулись несколько часов спустя от звонка будильника Танде. Он недовольно заворчал и сел. Было шесть тридцать утра. Он бросил взгляд на Амбер, которая перевернулась на спину и продолжала спать. Танде помотал головой, чтобы немного привести в порядок мозги, и тихонько спустился с кровати. В семь часов его должна была подобрать машина, которая отвезет его в аэропорт. Ему надо было спешить. Он прошел голым прямо в ванную. Он чувствовал, что у него сохнет и чешется вся кожа, как это всегда бывало в это время года. Было не так жарко, чтобы включать кондиционер, но было очень сухо, и это создавало дискомфорт. Он быстро принял холодный душ, почистил зубы и выложил из сумки некоторые вещи, потому что они с Максом должны были вернуться в Бамако в четверг. Он на секунду замер. Потом понял. Он знал, что Амбер кажется, что ему все равно, что подумает Макс, но
Амбер проснулась на несколько часов позже. Она лежала в полутьме, вслушиваясь во внешний мир и удивляясь его непривычному звучанию. Где-то там снаружи за высоким каменным забором, мимо которого они проезжали прошлой ночью, лаяли собаки. Все еще кричал петух.
Она повернула голову. Возле кровати стоял стакан с водой. Она жадно выпила его. Было уже десять часов утра. Макс уже должен был прилететь. Ему очень нравилось останавливаться в доме родителей Танде, потому что он не выносил местных гостиниц в Бамако. Это было то же самое, как в гостиницах Лондона или Нью-Йорка, если не считать редко работающих телефонов и частого отсутствия горячей воды. Она села и стала разглядывать свои ноги. Кожа очень сухая.
Амбер встала, потянулась, зевнула. В животе у нее заворчало от нетерпения и некоторого страха. Макс даже не подозревает, что она здесь. Она появится у них дома и удивит его. Танде думал, что это плохая мысль. Что, если с ним случится удар?— возражал он. Но как еще она могла сделать это? Они пообедают вместе, а потом она все ему расскажет и откроет свою тайну. У Макса будет время, чтобы как-то переварить это неожиданное известие. Пара бокалов вика, чтобы отпраздновать, а потом она сможет отправиться в аэропорт вместе с ним. Все это можно проделать уже к трем часам дня, а потом каждый будет продолжать свою жизнь. Танде уже рассказал своей матери. Как только Макс узнает об этом, они могут заявить о своих отношениях публично.
Через час ее лицо все еще было масляным от лосьона, которым она щедро полила тело и лицо. Она вошла в диванную комнату и с любопытством огляделась по сторонам. Странно, они с Танде были вместе уже почти год, и при этом она впервые увидела его дом, место, где он живет. Здесь было совсем немного мебели: кожаный диван, стулья с черно-голубым узором на сиденьях, низкий кофейный столик. В углу комнаты стоял шкафчик с дисками и пластинками. Она подошла ближе, вгляделась: никогда не слышала таких названий групп... Амбер вытащила диск его матери. Мандиа Диабатэ — запись с концерта во Дворце Наций.На полке стояло несколько ее альбомов. Очень миловидная женщина, но они с Танде совсем не похожи друг на друга. Он говорил, что больше похож на отца.
Мама, оказывается, была довольно популярной. Амбер поставила диск и взяла в руки одну из фотографий, стоявших в рамках на полке. Да, он действительно очень похож на своего отца. Он стоял вместе с Ясиром Арафатом и — она удивилась — Каддафи из Ливии? Да. Поставила фотографию на место. Здесь была еще одна фотография молодой женщины, очень красивой, с густыми вьющимися черными волосами, черными густыми бровями, кожей цвета кофе и широкой улыбкой ярко-алых губ. Амбер несколько секунд всматривалась в это лицо, перед тем как поставить фотографию на место. Прежняя подружка, без сомнений.
Дверь в кабинет была открыта, и девушка заглянула внутрь. Здесь было много книг, стол с ноутбуком и принтером, двумя телефонами и открытым портфелем, из которого торчали всевозможные бумаги; газеты на английском, французском... русском. Русском? Амбер шагнула и подняла ее. Она раскрыла еще один секрет его успеха... Но где же кухня? Может быть, она сможет чем-нибудь помочь в приготовлении ужина. Заодно отвлечется от дурных мыслей перед приездом Макса.
76
— Знаешь... а ведь скоро Рождество, — сказал мягко Дуг. Мадлен подняла на него глаза.
— Рождество? — Мысль казалась нелепой.
— Да. Сегодня же пятнадцатое, так?
Она посмотрела на свои часы.
— Да, ты прав.
Они переглянулись. А это значило, что они вот уже семь месяцев живут в квартире на Провэйр-стрит. Семь месяцев вяло текущей жизни... такой медленной, что к этому даже начинаешь привыкать. Режим, который установила в городе Сербская армия, душил его с каждым часом сильнее и сильнее. Запасы всего самого необходимого — хлеба, топлива и спичек — были исчерпаны, а наступала зима. Теперь процветал черный рынок, а с ним и вся криминальная мафия. Цены на товары стали заоблачными: яйцо могло стоить полтора фунта на черном рынке, в то время как средняя заработная плата этой зимой составляла в точности столько же. Но самым страшным был холод, когда ноябрь медленно переходил в декабрь. Почти все деревья в Сараево и ближайших окрестностях были вырублены, теперь люди принялись за книги. Мурад, в квартире которого они жили, однажды ночью высказал мнение, что, сжигая книги, люди тем самым делали переучет своих личностных ценностей — целые библиотеки были пущены на ветер. Отдавая дань черному юмору, он даже иногда поговаривал, что Ленин и Маркс шли в печь первыми после дешевых романов. Шекспира и Чехова хранили до последнего. Мадлен той ночью насмеялась от души. Она даже забыла, когда так смеялась в последний раз.