С тобой все ясно (дневник Эдика Градова)
Шрифт:
Лицо было мерзкое, но... меня оно чем-то завораживало. У него не было улыбки-только ухмылка. Не было смеха-только усмешка. Шапки он не носил, а прическа-роскошный "дикобраз".
– Дадим ему еще шанс, - решил Вий.
– А промажешь - самого вкручу в патрон вместо лампочки...
(Матерился он после каждого слова.)
На этот раз я попал. Лампочка брызнула темнотой, все лица исчезли. Я не испытал никакого удовольствия, хотя компания одобрительно заржала. Все закурили.
Я скорей угадал, чем увидел, что Вий достал откудато
– В честь твоей лысины вино. "Лучистое" называется.
ЭТО БЫЛА МОЯ ТРЕТЬЯ ПОДЛОСТЬ, как теперь понимаю. Еще жгло в горле и гудело в голове от той коньячной мерзости. Но я словно позабыл, что в октябре у Бори дал себе слово никогда не пить. Я вел себя как заправский подонок. Бутылка пошла по кругу.
Потом мы вернулись на старое место в сквер. Плохо помню, что там было. Вий рассказывал какие-то похабные анекдоты, и я чувствовал, что это специально для меня, потому что компания знала их наизусть, хотя и ржала с удовольствием. Еще я, кажется, приставал к Минусу, лез его обнимать и все выпытывал: "Нет, откуда у тебя такие шикарные куртки?" Отвечал он уклончиво: "С друзьями меняюсь". Во мне смутно шевелилось какое-то подозрение, но я не мог сообразить, что к чему.
НО ГЛАВНУЮ СВОЮ ПОДЛОСТЬ я помню до мельчайшей подробности. С той минуты, как Вий дал знак всем "засохнуть" (замолчать). По холодной темной аллее кто-то быстро шел. Один.
– Ты!
– Вий ткнул горящей сигаретой в мою сторону.
– Сбить с катушек, понял? А вякнет-сделаем профилактику. Не трусь, мы здесь.
– Вот и к тебе курточка пришла. Сама, - подбодрил Минус.
– Да мне зачем... Мне не надо...
По аллее мимо нас шел человек, которого никто из нас никогда раньше не видел. Я должен был сбить его с ног. За что? Зачем? Об этом я не думал. Я разбежался (на носочках бежал, подлец, чтоб не спугнуть!). Но человек вздрогнул, обернулся и закри...
Оборвалось на полуслове. Целый день не прикасался к дневнику.
Зачем я все это вспоминаю? Зачем себя мучаю? Неужели из-за одного проклятого вечера вся моя жизнь пойдет теперь по-другому? Я не хочу.
Вчера вызывал следователь. Несовершеннолетних можно допрашивать только в присутствии педагога.
Я попросил, чтоб это был Е. Е. Рассказал, как было.
– Вас освобождает от суда то, что вы не достигли шестнадцати, - пояснил следователь.
– А человек по кличке Король, Мартын, Вий-вор-рецидивист. Думаю, мы его скоро найдем...
Но вполне возможно, как я думаю, что сначала он меня найдет, и тогда...
Тогда, первого декабря, он схватил меня черной рукой (под перчаткой я чувствовал твердость кастета) и, запрокинув свою голову, прожигая меня, как кончиком сигареты, глазом из-под нависшего века, усмехнулся:
"Есть такие люди. Шкет, для которых набитая морда - нормальное состояние. Если где заикнешься про сегодняшнее... Ты меня понял?" Я его понял. И прохрипел в ответ: "Федя,
Человек закричал.. Это была девушка! Совсем девчонка. Может быть, она возвращалась из кино. Может, из гостей. Может, со свидания.
Это я сейчас так думаю. Потому что все эти дни я думаю о том, что произошло, думаю о ней.
Она закричала. От ужаса. Потому что вся шайка уже была тут как тут, ухмылялась и скалила зубы.
– О, девка!
Она кричала: "Что вы хотите со мной сделать?
Не убивайте меня!"
Вот что она кричала. Вот только когда до меня дошло, что здесь творится.
– Никто тебя не тронет. Иди и ничего не бойся, - сказал я.
Она пошла, оглядываясь, потом побежала. Шайка засвистела вслед. Я повернулся к ним. Помню, в голове промелькнуло: какой смысл бить в железную грудь слабым человеческим кулаком? Мне было страшно.
"Я не выношу женских слез!
– хотел крикнуть я.
– Минус вам подтвердит. Я убью каждого, кто за ней погонится. Слышите, подонки? Убью..."
Подонки не могли слышать, потому что я молчал.
– Так ты, Шкет, добрый?
– зловеще усмехнулся Вий, поправляя перчатку. Ты ее отпустил?
– Может, не стоит?
– засомневался Минус, пытаясь защитить меня хотя бы словом.
– Все-таки мы с ним...
– И ты в добрые лезешь!
– Невидимый, но страшный удар сбил Руслана с ног, и в ту же секунду я бросился на Вия.
Потом была хорошая минута этого проклятого вечера - я ничего не помню. Когда пришел в себя, голова раскалывалась на десять тысяч частей и каждую расплющивали кувалдой.
Давно не дрался, совсем отвык от боли. Почему-то вспомнились прохладные мамины губы, и я шептал про себя: "Ты же не будешь плакать, Эдик? Ты же у нас мужчина, да?"
– Он очухался, - сказал Минус, облизывая разбитую губу.
Вот тогда Вий и схватил меня черной рукой: "Есть такие люди. Шкет, для которых набитая морда - нормальное состояние..."
А Томка вырастет, и какие-нибудь подонки нападут на нее?
– Вот так вольное сочинение...
– Е. Е., не перебивая, выслушал в тот вечер весь мой рассказ, который я теперь так бессвязно записал. Жена его ушла спать, оставила нас вдвоем. К чаю мы не притронулись.
– Голова не болит?
– Уже нет. Финская кепка выручила: там внутри двойная зимняя подкладка...
Евгений Евгеньевич долго молчал, думал. Я ждал, что он скажет.
– Согласись, Градов, в этой истории ты был и трусом и храбрецом. Вот только в чем трусость, в чем смелость? Сам-то ты понимаешь?
– Вы хотите, чтоб я заявил в милицию?
– Я хочу, чтоб ты сам решил. Сам.
– А если Вий отомстит? Пристукнет меня?
– А если не тебя? Ту девчонку? Другую? Еще кого-нибудь? Ведь он пока разгуливает свободно. И дружки его не стали другими.
Легко сказать: реши сам.