С тобой все ясно (дневник Эдика Градова)
Шрифт:
Что-то я совсем расклеился. Ни с чего стал психовать. Хотя я знаю с чего - да что об этом писать!
Воля ни к черту, надо взять себя в руки.
"Ведь ты не такой..." Только это и слышу. Как мне нужен сейчас человек, который сказал бы: "Эдик, ты вот какой!" Как нужен! Товарищ Градов, слышите ли вы меня там, в Москве, это я к вам обращаюсь. Слышите?
– Люди, тихо! Люди!
– Не выступай!
– Сам раэвыступался!
У нас комсомольское собрание. Андрея Босова бюро обязало выступить, проявить активность,
– Ну и нахал!
– перебивает его с места Оля Савченко.
– Вот, слышите, - не теряется Андрей.
– Что и требовалось доказать.
Мы с Борей аплодируем, и Андрей подсаживается на нашу парту третьим. За учительским столом председатель и секретарь собрания, но Ангелина Ивановна подает голос с последней парты и сразу возвращает нас к реальной действительности.
– Вы о шпаргалках хотели поговорить...
О шпаргалках хочет поговорить, оказывается, Макешкина- Она предлагает внести в проект решения пункт о недопустимости списывания, которое приняло такие угрожающие размеры, что... А я думаю: где же у тебя совесть, Макешкина? Намедни не ты ли у меня перерисовывала алгебру?
– А давайте объявим мораторий на шпаргалки?
– предлагает Роман-Газета.
– Хотя бы на неделю.
А там посмотрим. Слышите, люди?
Но люди слышат, что звенит звонок с шестого урока, и ропщут: "Закругляйтесь. Скорее. В кино опаздываем".
Ангелина Ивановна помогает нам проголосовать, и собрание закрыто.
И я понял: как выгодно нам быть (или казаться)
детьми! Какой с нас спрос, если нас стригут как хотят, рассаживают как пожелают, готовят и ведут за нас собрания? И только твердят нам по сто раз на день: "Вы уже не маленькие!" С нас же ничего не спрашивают!
И еще я понял. Все время мы говорим: "Слушайте, люди!" А каждому, наверное, хочется, чтобы к нему обратились: "Слушай, человек!"
Это собрание я запомню. Потому что в конце его, перед самым звонком, пришла старшая пионервожатая и объявила, что в школе создается вожатский добровольческий отряд. Но о ней я писать не буду.
Не буду.
Возле учительской я случайно услышал, как Ангелина Ивановна ласково прогудела: "Так это вы и будете наш новый коллега? Рады вам, добро пожаловать в наш коллектив".
Я его не рассмотрел, потому что пришлось повернуться спиной, чтобы подслушивать дальше. Мне было интересно, и я нагло подслушивал.
– Уж не знаю, как вам покажутся мои из девятого "бэ", - нежно ворковала Ангелина.
– Они не из краснобаев...
– Надеюсь, у меня не отмолчатся, - сочным баритоном ответил незнакомец.
– Постараюсь устроить им такую жизнь, чтобы захотелось говорить каждому...
Я пошел прочь. Он нам "устроит жизнь"!
прошли. Она нас пытала "вопросами для самостоятельной работы" - мы молчали. Ничего не добьется и этот.
Последний урок Бабуси. Она всем сказала что-нибудь хорошее на прощанье. "Тебе, Эдуард, желаю немножко больше серьезности", - это мне. Думаю, что немножко больше серьезности мне не помешает.
– Ну вот, дети. И вы отдохнете от меня. И я от вас - на заслуженный отдых, - сказала она и отвернулась к доске.
Позвонил Матюшин.
– Сходняк у меня на хате через тридцать минут.
Побалдеем. Путем?
Послушала бы Римма Николаевна такую речь!
Не тем путем идет Боря. Но сегодня мне надо с ним до говориться, как устроить достойную встречу тому, с баритоном. Хотя бы с Борей договориться.
– Куда ты?
– спрашивает Томка.
– К Боре, - честно отвечаю я. И привираю: - Задачку не могу решить по химии. Так маме и скажешь. Если задержусь, значит, в кино пошли.
– Кино про любовь?
– Да, "дети до шестнадцати". Тебе неинтересно.
– Почему это неинтересно?
Но я уже не слушаю, убежал. Бегу и думаю: "Ну, сестры пошли! Не позавидуешь ни учителям, ни родителям..."
Ритуал приветствий у нас давно отработан.
– Пароль?
– Пан или пропан. Отзыв?
– Изопропанбутан.
– Свой, - облегченно вздыхает Боря.
– "Хвоста"
не привел?
Не люблю я эту коммунальную квартиру с одним телефоном на всех. Отец и сын Матюшины ютятся в небольшой комнатушке, куда мы и спешим скрыться.
– Балдежную кассету достал, - хвастается Боря и ставит на стол старенький магнитофон, тяжелый и неуклюжий, как кость какого-нибудь бронтозавра. Бо^ря в тренировочном костюме, от всей его приземистой фигуры веет мощью, бицепсы так и играют, квадратный подбородок застыл, и только ресницы простодушно хлопают, словно след детства, забытый на мужском лице. Он нажимает кнопку. Шейк, как соскучившийся по хозяину пес, бросается мне в ноги. Я ору и дергаюсь во все стороны сразу. Красота, кто понимает! А кто умеет, так еще красивее. Смотреть на Борю одно удовольствие. Недаром скульптор Босов, отец нашего Андрея, хочет лепить Матюшина. Говорит, что Борис очень пластичен в движениях. Истинная правда.
Внезапно музыка обрывается, и мы слышим, как кто-то стучит кулаком в стену. Соседи возмущены.
Их тоже можно понять: квартира-то коммунальная.
Кому-то наша музыка кажется "дикой", а я убежден, что дикость - жить и не танцевать шейк.
Пока Боря склеивает ленту, я смотрю на его руки.
Действует он ловко и сноровисто, словно не он работает, а коричневые язычки двух обрывков сами прилипают друг к другу. Готово! Боря выключает магнитофон и достает откуда-то бутылку портвейна.