С улыбкой трупа
Шрифт:
Все-таки работа в газете сказалась на ней не меньше, чем Афганистан на нем. И пусть здешний говор отличался и от московского, и от питерского не меньше, чем от условно-литературного, одежду она никогда не «одевала», ни в коем случае не пыталась что-нибудь «словить» или «споймать» и даже знала, что «шуфлядка» на большой земле – это просто ящик стола.
Как видим, и от филологического образования может быть польза.
Вот и сейчас она стояла в проеме кухни с пакетом, набитым какими-то житейскими отходами. Женщина в доме неизменно начинает перестраивать все под себя – Черский усвоил это еще в прежней
– Да, конечно, без проблем, – сказал он. И Нэнэ пропала из проема, а вместе с ней пропал и свет на душе. Как будто кто-то просто щелкнул выключателем.
Черский слушал ее шаги и думал о том, как это будет, когда все между ними закончится.
Вечной любви не бывает – хотя бы потому, что люди не живут вечно. И обычно до этого не доходит, все заканчивается намного раньше. Чтобы успели и побыть в восторге, и разочароваться, и пострадать.
Он сам не знал, откуда всплывало на душе это ощущение. Кажется, с того дня, когда он давно, еще в другом городе, начал работать в газете «Брама», радовался приятным коллегам – и заранее ощущал, что рано или поздно сдаст дела и спустится на первый этаж этого старого тесного особнячка, где пол в фойе выложен в шахматном порядке квадратиками черной и белой плитки. Попрощается со всеми и выйдет наружу, на укрытую ранним снегом (почему-то ему всегда представлялись ранний снег и чистое небо) улицу Исаака Бабеля.
И вот этот особнячок давно уже в прошлом, хотя обстоятельства были другими. А он все еще жив.
И почти уже не вспоминает ту эпоху.
Да, когда-нибудь все закончится.
Но пока еще ничто не закончено.
И от этой мысли черная туча на душе рассеялась, и над пустырями души показалась невозмутимая, но светлая Луна.
***
Бараш знал адрес, несколько примет и что примерно сделал этот гад.
Про самого Бараша сложно сказать что-то конкретное. У него совершенно неприметная пролетарская внешность, короткая стрижка, типовые куртка и штаны. Это один из тех неопределенно молодых парней, которые едут с вами в одном автобусе и забываются, стоит отвести от них взгляд.
Но в его занятии эта незаметность была преимуществом.
До Чижей пришлось ехать утомительно долго, почти через весь город. Вез его знаменитый автобус ЛиАЗ-677, он же «Луноход». Как обычно, звякали вечно изношенные подшипники карданного вала, и казалось, что под полом перекатываются бутылочки.
Столичные панорамы утомляли. На открытках про счастливую жизнь социалистического общества из детства город казался совсем другим. Залитые солнцем проспекты, новые микрорайоны, сияющие витрины всякого соцкультбыта – там было что показать с выигрышной стороны. Но все поменялось, погода испортилась. Да и маршрут, как назло, пролегал через какие-то индустриальные гребеня – то пустыри, то унылые кварталы, то бесконечный забор завода высокоточных шестерней. Бараш уже думал, что никогда не доедет, когда вдруг заблестела под солнцем гладь огромного водохранилища.
Приехали.
Потом он долго искал нужный дом. А потом чуть не столкнулся с объектом, когда тот выходил из подъезда.
Тот не особо обратил внимание на случайного встречного. Просто шагал через двор к магазину, и каждый шаг отдавался между домами звонким эхом.
Бараш отметил,
Скоро они узнают об этом больше. А пока Бараш неторопливо побрел следом, просто чтобы разведать местную обстановку.
В полутемном магазине с типовым дурацким названием «Живинка» хватало пестрых новомодных упаковок с английскими буквами, но духота здесь царила, родная, советская.
Он купил одну серебристую баночку пива с незнакомым английским названием и улыбнулся воспоминанию, которое много для него значило. А когда вышел, выпил ее прямо перед магазином и аккуратно утрамбовал в переполненный мусорный бак.
Баночка была симпатичная – ртутно-серебристая, с черными надписями, вполне годилась бы в коллекцию ценителя. Но Барашу было важно ощутить, что деньги у него водятся. А еще – не оставить лишних следов.
Так что он и расплачивался, и даже пил из банки, не снимая перчаток.
Потом он, не особенно торопясь, снова зашагал к новому дому. Он не торопился и не стал даже натягивать капюшон.
Едва ли этот мудень будет высматривать его в окно. А если и будет – это никак ему не поможет.
Бараш зашел в подъезд. Лифта в пятиэтажке не было. Наверх уходили ступени, а справа был неизбежный закуток в пространстве под следующим пролетом, куда вечно ставят всякий хлам. Но в этом закутке не было даже хлама.
Там он и встал. И принялся ждать.
Это было ужасно тупо. Но намного надежней, чем ждать на лестнице. Люди будут ходить без толку, какая-нибудь бабка пристанет с вопросами. А тут, в закутке, можно хоть вечность простоять, и никто даже не заметит, все будут мимо ходить. Если кто и заметит, всегда можно сделать вид, что просто дорогу уступаешь.
Во время такого ожидания полагается курить, множить под ногами бычки, похожие на скрюченных белых опарышей. Бараш не курил, пронесло его мимо этого. Потому-то ему и поручили это непростое задание.
Ничего, рано или поздно он выйдет снова. Человек рано или поздно выходит из дома, где живет, – и рано или поздно в этот дом возвращается. Поэтому в городе если ты знаешь, где живет человек, – ты знаешь про него все.
Снаружи постукивал дождик – неторопливо, словно пальцами по столу. Даже здесь, в подъезде, держался запах мокрого асфальта.
Он выйдет, обязательно выйдет. Еще до наступления темноты. А даже если и после – тем лучше. Незаметность будет Барашу только на руку.
Шаги. Гулкие шаги вниз по лестнице. Будет хорошо, если это он. А если не он, то еще подождем.
Он! Как это любезно с его стороны – спуститься сразу.
Тонкие, бабьи ноги в тесных джинсах, слишком потертых, чтобы быть модными. Та самая куртка с опущенным капюшоном, тащит в руках какой-то мусор.
Промелькнул мимо, даже не посмотрев в его сторону, и вышел, хлопнув дверь.
Дело, конечно, не в дожде. Он просто пытается спрятаться от этого мира, который всегда будем ему врагом.
Конечно, этот мир – враг для всех нас. Просто большинство этого не замечает или хотя бы старается не замечать. У большинства получается – поэтому они так удивлены, когда жизнь все-таки решает ввалить наконец им лопатой по макушке.