С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)
Шрифт:
Только тут я заметила еще несколько скульптур. Они не били в глаза и все странным образом напоминали вешалки. Эдакое нагромождение геометрических фигур, поставленных друг на друга как-то очень косо, неустойчиво, эквилибристика в камне.
– Странно, я эти фигуры тоже не заметила, – созналась Алиса. – В Брюгге глаз видит только подлинное, а современные выкрутасы отметает за ненадобностью.
Красноречивый взгляд Константина проорал, что он имеет большое сомнение относительно понимания нами современного искусства.
– Вот это мне нравится, – я показала на стилизованного
– Это всем нравится, – согласился Константин. – Этому коню двести лет. Эрик любит игрушки и собирает их. А вещи отнесите туда, – указующий перст был направлен на задрапированный закуток, – там кладовка.
Организатором нашего быта на этот раз выступила Алиса. Обычно первой принимается за хозяйские дела Галка, но здесь она оробела, а может быть, все еще не изжила дорожное путешествие.
– Нам бы ужин приготовить…
Электрическая плита в этом доме была закамуфлирована под старинный очаг. Посуда на полках – медные, до блеска начищенные котлы – явно предназначалась не для употребления, а для интерьера. Но это нас не волновало. Предусмотрительная Алиса взяла в путешествие не только постельное белье, но и посуду.
– Марья, брось свой диктофон. Иди мыться!
Когда я после душа вступила под своды мастерской, то застала там не только накрытый стол, но явно другую атмосферу, другое состояние мира. В воздухе порхала доброжелательность. Как это Галке удается, не знаю. Сие есть тайна. Константин поменял треники на вполне цивильный костюм, даже, кажется, бороду расчесал, потому что улыбка в чаще волос была уже не ощутимой, а зримой. Он курил трубку и внимал Галкиным речам. Я поймала их только за хвостик:
– …Вы себе представить не можете, что для нас значит встретить в Брюгге русского человека! Мы думали, что Запад совершенно безопасен, а поди ж ты!
Очевидно, Галка придала происшествию на дороге трагический оттенок.
– Не берите в голову, – пробасил Константин. – Хулиганье во всем мире одинаково. А поломку вам устранят за копейки на любой заправке.
– Забудем… – примирительно сказала Алиса. – Надеюсь, подобное не повторится.
– Если Галку под паранджу спрятать, тогда я понимаю…
Последнее никто не услышал. Все стали рассаживаться. Константин вдруг рванул с места, скрылся на кухне и вынес три бутылки. Он нес их в одной руке, как букет.
– Выбирайте, сударыни, чем причащаться будете.
К нашему удивлению, в пузатой, черного стекла и затейливой формы бутылке, которая должна была содержать нектар урожая какого-нибудь 18… года, оказалась клюковка домашнего приготовления.
– Откуда?
– Прислали. Здесь у них «не забалуесся»!
– Ну… со знакомством, что ли?
И пошел фестиваль. Между тарелок с бутербродами стояли дары Константина: селедочка с лучком, малосольные огурцы и дымящаяся картошка в мундире. Клюковка шла ходко. Это никак не входило в мои планы. Я намеревалась разговорить Константина и вытащить из него факты по истории города, такие, которые нигде не прочитаешь. А девушки мои говорили о чем угодно, только не о Брюгге и Мемлинге. Вначале они ругали наше правительство, потом они
– Откуда?
– Привезли… У них тут…
– Не забалуесся… – весело окончила фразу Галка.
Константин хохотнул, довольный. Когда Галка стала расспрашивать про известные всему миру кружева и блошиный рынок, неотъемлемую часть старого города, я решила, что пришел и мой черед. Но мои попытки толкнуть Константина на стезю прекрасного потерпели полное фиаско. Даже Алиса меня не поддержала.
– Маш, ну право, не время. Дай диктофону отдохнуть. А то он на умных разговорах зашкаливает.
Я посидела, послушала, пригубила ту, что на березовом соку, и сказала:
– Вы меня простите, господа хорошие, но у меня голова разболелась. От клюковки. С отвычки. Можно я спать пойду?
Девы мои не только не возражали, но даже, кажется, обрадовались. Меня уложили спать на втором этаже в крохотной комнатенке на широченном, на вид музейном ложе, правда, без балдахина. Внизу продолжали пировать, даже, кажется, петь начали, а я прилипла к окну. Оно выходило на канал, частично был виден аркой перекинутый мост, который упирался в крохотный двухэтажный домик под черепичной крышей. Домишечко был дряхл, уже двести лет назад он был глубоким старичком. Потом его подлатали. Наверное, целый отряд реставраторов трудился над его выщербленными стенами и сгнившими стропилами. Поросшее зеленым мхом подножье его омывали тусклые воды канала. Они набегали волной – отзвуком проехавшего катера. Волна несла темную ряску, какой-то мелкий мусор.
Вдруг как-то косо пошел мелкий дождичек и опрыскал все вокруг. Потом он усилился, стал побулькивать на поверхности канала. Домишечко тоже намок и по-стариковски пригорюнился. На втором этаже его в круглом окне за белой занавеской вспыхнул осторожный, похожий на свечу огонек. Но не исключено, что это была настольная лампа с маленькой лампочкой. Я тут же представила себе юную золотоволосую фламандку с книгой – старинным манускриптом. Господи, я стала сентиментальной. Что стар, что млад – в голову лезут одни сказки.
Тут я стала чихать – аллергия, и образ золотоволосой девы совершенно стушевался. Кровать была жесткой, засыпала я трудно. Потом, что называется, забылась. Мне снилась подмосковная деревня с огородом, с высокими зонтиками укропа, метелками моркови и синим лесом на горизонте. Было почему-то грустно – до слез.
Что-то нудновато у меня идет сюжет, прямо скажем. Я стесняюсь уверенно крикнуть: «За мной, читатель!» Кто из великих так призывал? Булгаков, кажется? Я могу только оправдываться и обещать, что потом дело пойдет живее. Но, в конце концов, это еще и путевые заметки. Ну не могла я не написать про Амстердам и тем более про Брюгге. Вы даже не представляете, как там красиво.