С волками жить...
Шрифт:
«Вот идиллия-то!» — думал ее новый товарищ.
— Однако, m-lle Герберта, должен же я вам сказать кто я такой, — промолвил он.
— Я знаю, — отвечала Верэ, держа ягоду у губ.
— В самом деле?
— Да, я вас вчера видела, и мне сказали, что вы — Коррез.
— Мне очень лестно, что вам угодно было осведомиться.
— Что за жизнь должна быть ваша! — задумчиво проговорила Верэ. — Поэма.
— Жизнь артиста далеко не то, чем вы ее считаете, но в ней точно много красок, много разнообразие. Когда-нибудь я вам расскажу свою историю.
— Расскажите
Он засмеялся.
— Да рассказывать-то почти нечего; зовут меня Рафаэль-де-Коррез, — маркиз де-Керрез, если угодно, только я предпочитаю быть просто певцом. Маркизов так много, теноров — меньше. Семья моя принадлежала к знатнейшему савойскому дворянству, но во время террора разорилась. Я родился в хижине, дед мой в замке — вот и вся разница. Он был философ и ученый, поселился в горах и полюбил их. Отец мой женился на крестьянке и жил как простой пастух. Мать моя умерла рано. Я бегал по горам и пас коз. Однажды путешественник услышал мое пение и сказал, что ой голос — состояние. Эта мысль засела у меня в голове. По смерти отца я отправился в Париж, учился там, потом в Италию, и проложил себе дорогу, — вот и все.
В оживленном разговоре, посреди пение, шуток, время летит незаметно; обратный путь их, уже на лодке, был продолжением того же волшебного сна. Верэ сидит на руле, на коленях у нее букет, поднесенный ей спутником, Коррез гребет, рассказывает ей истории, поет венецианские баркаролли, а лодка незаметно скользит по гладкой поверхности голубого моря. Наконец, они приехали, и, о ужас! первое лицо, на которое они наталкиваются, по выходе за берег — леди Долли, окруженная толпой сателлитов в костюме для купание. Бедную Верэ, как провинившуюся школьницу, отсылают домой под конвоем Джека, с приказанием, не выходить из своей комнаты целый день, а Коррезу довольно ясно дают понять, что недовольны, и весьма недовольны его образом действий. Ему все равно, у него на уме одно — она.
«Как она мила теперь, — думалось ему, — как чиста ее душа, как ясны глазки. Но год, один год светской жизни — и все изменится. Она приобретет шик, талант, такт, станет носить высокие каблуки, узнает, что такое сарказмы, намеки, чего стоят и мужчины, и женщины, — все узнает. Сначала будет изумлена, испугана, огорчена, потом привыкнет, освоится, на месте нежного сердечка появится льдинка, и не станет моей белой розы!»
Верэ, тем временем, поставив букет свой в воду, прилегла на кушетку, и в мечтах переживала сызнова только-что канувшие в вечность блаженные минуты.
Тихий голос, произнесший ее имя, пробуждает ее; Коррез стоят внизу, на балконе, и тихо говорит ей:
— Пришел с вами проститься. Сегодня вечером еду в Германию; я знаю, что вы в заточении, а потому осмелился заговорить с вами отсюда.
— Вы уезжаете! — девушке вдруг показалось, что вокруг нее мрак.
— Уезжаю и на прощание хочу сказать вам проповедь: храните себя незапятнанною светом! В вас есть правда, чистота, ясность духа, дорожите ими. Вам станут говорить, что это допотопная
Он подал ей букет и исчез.
III
У лэди Долли был искренний друг — Адина, лэди Стот, очень кроткая с виду женщина, с чрезвычайно мягким голосом, но с железной волей; лэди Стот в течении предшествовавшего сезона взяла приз, а именно выдала свою дочь (красавицу) замуж за молодого маркиза — пьяницу, дурака и негодяя, соединявшего в себе, если не считать этих маленьких недостатков, все, о чем могла только мечтать для дочери любящая мать; все великосветские маменьки завидовали лэди Стот. Она любила делать добро всем, ради удовольствие, какое оно ей доставляло, готова была вынести всяческие беспокойства, лишь бы примирить каких-нибудь врагов, предупредить скандал.
— Это моя обязанность, — говаривала она своим тихим, мелодичным и вместе монотонным голосом.
Все знакомые считали ее за святую.
К этой-то святой и отправилась за советом лэди Долли, не на шутку испугавшаяся вчерашних похождений дочери.
Выслушав подробное донесение друга, — лэди Стот только улыбнулась — и потом сказала:
— Все это очень похоже на Корреза; он самый опасный человек в мире, — все в него влюбляются, но все же он не из нашего круга, и это, по-моему, не важно.
— Да, ведь, он везде принят.
— Да, его приглашают, но все же он — певец.
— Говорят, он маркиз.
— Все певцы — маркизы, если верить им. Неужели вы серьёзно боитесь Корреза? — Э, в таком случае надо поскорей выдать ее замуж.
— Она совсем не в нынешнем вкусе, — с отчаянием проговорила лэди Долли, — в ней, правда, много врожденного изящества, но кто ж его ценит? Я убеждена, что мужчины будут ее бояться. Что мне делать, что мне делать!
— Отчего бы не выдать ее за молодого Шамбрэ?
— Захотят приданого, а у Верэ ничего, как есть ничего нет.
— А за Иура?
Лэди Долли засмеялась и покраснела.
— Бедный Джэк, он ненавидит самую мысль о женитьбе.
— Все они ее ненавидят, — спокойно заметила лэди Стот, — а тем не менее все люди с хорошим общественным положением женятся. Что вы скажете о Серже Зурове?
На этот раз лэди Долли не засмеялась; она побледнела, в ее блестящих глазах отразилась тревога.
— Зуров! — машинально повторяла она, — Зуров!
— Я бы попыталась, — спокойно продолжала лэди Стот, — право, попыталась бы. Возьмите ее с собой в Фелиситэ, для вас было бы очень важно видать ее замуж в нынешнем году, и тем самым избавиться от вашего скучного сезона. Я-то уж знаю, что это такое; а вам, такой молодой, ездить на балы с взрослой дочерью! бедняжка, — вы этого не вынесете!
— В самом деле не вынесу! — капризно воскликнула лэди Долли, и чуть не заплакала.
Лэди Стот успокоила ее как могла, и они расстались очень довольные друг другом.