С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Том 2.
Шрифт:
Лезу обратно.
Минуты через две:
— Кончил! «Полтаву» подсчитывал. Знаешь, у меня «Гуляй-поле» больше. Куда больше!
Кстати: отрывок из этой поэмы печатался в альманахе «Круг». Он же под заголовком «Ленин» вошел в собрание сочинений. Где хранится остальная часть поэмы — мне неизвестно 5. ‹…›
— Вадим умный! Очень умный! И талантливый! Понимаешь? С ним всегда интересно! Я даже думаю так: все дело в том, что ему не повезло. Мне повезло,
Приходит утром ко мне, на Бассейную.
— А знаешь, мне Клюев перстень подарил! Хороший перстень! Очень старинный! Царя Алексея Михайловича!
— А ну покажи!
Он кладет руки на стол. Крупный медный перстень надет на большой палец правой руки.
— Так-с! Как у Александра Сергеевича?
Есенин тихо краснеет и мычит:
— Ыгы! Только знаешь что? Никому не говори! Они — дурачье! Сами не заметят! А мне приятно.
— Ну и дитё же ты, Сергей! А ведь ты старше меня. И намного.
— Милый! Да я, может быть, только этим и жив!..
Знаешь, я ведь теперь автобиографий не пишу. И на анкеты не отвечаю Пусть лучше легенды ходят! Верно? ‹…›
Весна, слякоть.
С самого утра в бегах. Есенин и Сахаров собираются «скорым» в Москву.
Часам к четырем мы попадаем в ресторан на Михайловской. Налицо не менее полутора десятков представителей русской литературы. Понемногу хмелеют. Есенин кричит, поматывая головой:
— Что ты мне говоришь — Пильняк! Я — более знаменитый писатель, чем Пильняк! К черту Москву! В Париж едем!
Все соглашаются. Действительно, в Париж — лучше.
— Ну вот! А теперь я буду стихи читать!
Он читает долго и хорошо.
Наконец его прерывает Сахаров:
— Кончай, Сергей! На вокзал надо!
— К черту вокзал! Не хочу вокзал! Париж хочу!
Его долго уговаривают и объясняют, что в Париж тоже по железной дороге надо ехать.
Наконец он соглашается.
— Ну хорошо! Едем! Но только в Париж! Смотри, Сашка!
К самому отходу поезда поспеваем на вокзал.
Сахаров и Есенин на ходу вскакивают в вагон и отбывают 6. ‹…›
Вернулся Есенин. Он помутнел и как-то повзрослел.
— Милый! Да ты никак вырос за три недели!
— Похоже на то. В деревне был… С Сашкой…
— Пил?
— Нет. Немного. Стихи хочешь слушать? «Возвращение на родину». Посвящается Сашке 7.
После чтения:
— Слушай! А ведь я все-таки от «Москвы кабацкой» ушел! А? Как ты думаешь? Ушел? По-моему, тоже! Здорово трудно было!
И помолчав немного:
— Это что! Вот я поэму буду писать. Замеча-а-тельную поэму! Лучше «Пугачева»!
— Ого! А о чем?
— Как тебе сказать? «Песнь о великом походе» будет называться. Немного былины, немного песни, но главное не то! Гвоздь в том, что я из Петра большевика сделаю! Не веришь? Ей-богу, сделаю! 8 ‹…›
— Да! Забыл сказать! Ширяевец-то ведь помер… Вот беда… Вместе сидели, разговаривали… Пришел домой и помер…
Он стучит кулаком по столу.
— Понимаешь? Хоронить надо, а оркестра нет! Я пришел в Наркомпрос: «Даешь оркестр», — говорю! А они мне: «Нет у нас оркестра!» — «Даешь оркестр, не то с попами хоронить буду!»
— Ну и что? Дали?
Он успокоенно кивает головой:
— Дали.
Через полчаса он читает стихи:
Мы теперь уходим понемногуВ ту страну, где тишь и благодать…Приехал Приблудный. Ходит по городу в одних трусах. Выходим из дому — Есенин, я и голый Приблудный.
Есенин с первых же шагов:
— А знаешь, я с тобой не пойду! Не потому, что мне стыдно с тобой идти, а потому, что не нужно. Понимаешь? Не нужно! Ты что? Думаешь, я поверю, что ты из спортивных соображений голый ходишь? Брось, милый! Ты идешь голым потому, что это входит в твою программу! А мне это не нужно! Понимаешь? Уже не нужно! Ну так вот. Ты иди по левой стороне, а я — по правой.
С тем и расстались.
До двенадцати — работает, не вылезая из кабинета («Песнь о великом походе»).
В двенадцать одевается, берет трость (обязательно трость) и выходит.
Непременный маршрут: набережная, Летний сад, Марсово поле и по Екатерининскому каналу в Госиздат.
В Госиздате сидит у Ионова до трех, до пяти.
Вечера разные: дома, в гостях.
На Гагаринской — пустая квартира. Сахаров в Москве, семья на даче.
Живем вместе.
Понедельник — нет денег.
Вторник — денег нет.
Среда — денег нет.
Четверг — нет денег.
И так вторую неделю.
Ежедневно, по очереди, выходим «стрелять» на обед.
Есенин, весело выуживая из камина окурок:
— А знаешь? Я, кажется, молодею! Ей-богу, молодею! И слегка растерянно:
— И пить не хочется…
— Ты посмотри! Ведь пили они не меньше нашего! Ей-ей, не меньше! А пьянели меньше! Почему?
— Не знаю.
— И я не знаю! То есть у меня есть одно соображение, только не знаю — верно ли? Я думаю, они и ели лучше нас! А?…
— Слушай! Как ты думаешь? Под чьим влиянием я находился, когда писал «Москву кабацкую»? Я сперва и сам не знал, а теперь знаю. Мне интересно, что ты скажешь.
— Люди говорят — Блока.
— Так то люди! А ты?
— А я скажу — Пушкина.
Он заглядывает мне в глаза и тычет кулаком в бок.
— А чего именно? Ну, ну!
— А я думаю, вот чего:
На большой мне, знать, дорогеУмереть господь судил 9.Есенин скачет, как кенгуру, и вопит на всю квартиру: